Коробки тяжелые, но я довольно легко взваливаю их одну на другую. Оставив дядю Гарета проверять, есть ли на чердаке что-нибудь еще, с чем ему понадобится моя помощь, я несу коробки вниз по лестнице и осторожно открываю дверь офиса. Чтобы поберечь спину, сваливаю коробки не на пол, а на сундук Перро, и фотография в рамке со стуком падает лицом вниз. Я поднимаю ее, но разбитое стекло остается лежать там, где упал снимок. Это копия все той же фотографии Марка, а еще в рамку вставлено письмо. Видны несколько строчек:
Мне бы хотелось, чтобы Вы узнали первым, до того, как я расскажу остальной семье, что согласился занять должность в административно-хозяйственном отделе «Лейланд мотор компани лимитед»…
— Спасибо, Уна, дорогая, — говорит дядя Гарет, входя в комнату. Он несет небольшую картину. — Ты мне очень помогла.
— Мне очень жаль, но эта фотография упала, — показываю я на снимок с безопасного расстояния.
Гарет берет картину под мышку и протягивает руку, чтобы перевернуть фотографию изображением вниз, положив ее на разбитое стекло.
— О, не беспокойся. Я разберусь с этим позже. — Он протягивает картину. — Вот. Больше я ничего не смог найти, чтобы забрать. Но это должно быть твоим: я никогда не смогу ее продать. Думаю, у тебя есть к ней пара.
Это одна из картин моего отца, написанная масляными красками: «Рассвет в Ист-Эгге», которая была создана, по словам Иззи — а она в этом разбирается, — незадолго до того, как отец оставил Нью-Йорк в 1939 году. И дядя Гарет прав, на стене моей гостиной в Сиднее висит картина «Утро в Вест-Эгге».
— Но картина твоя. — Мои глаза щиплет от слез. — Ты привез их из Америки. Помню, ты рассказывал, как пришлось провозить их контрабандой.
— Да, — улыбается он. — Впрочем, у меня не было времени, чтобы беспокоиться о картинах, когда приходилось присматривать за тобой. Я не имел опыта в обращении с малышами. Но ты была такой паинькой, даже когда у тебя началась морская болезнь. Ты обнимала медвежонка Смоуки и держалась умницей. А теперь я отдаю эту картину тебе. Две картины должны быть вместе.
— Ну… если ты уверен… Я знаю, куда в точности ее повешу. — Я поднимаю картину, чтобы лучше ее рассмотреть. — Там есть два окна, а между ними как раз подходящий промежуток… Знаешь, я всегда думала, почему он не дал им настоящие названия. Почему взял названия из «Гэтсби»…
— «Великий Гэтсби» была его любимая книга…
— Я и не знала.
— Не знала? Да, так и было. Такая американская книга, одержимая идеей об утраченной невинности. Но, мне думается, он просто хотел поступить так, как ему хотелось. Поэтому не назвал их географическими именами, которые есть на карте, ему не приходилось придерживаться точной достоверности. Он мог создавать узоры с помощью красок и таким образом выражать то, что хотел.
— Я никогда не думала об этом, но звучит разумно. Ты уверен, что хочешь отдать ее мне?
— У меня уже не будет для нее достаточно места, где бы я ни встретил свой конец. Возьми их все, если хочешь, возьми и шкафчик. Я хотел бы отдать тебе и кроликов.
Я подношу к окну «Рассвет в Ист-Эгге»: волнолом ловит свет и отбрасывает на неподвижную, темную воду, превращая в драгоценное ожерелье. Ожерелье ломается в кильватере раннего, серого, как тень, быстроходного катера, движущегося из бухты в открытое море.
За окном свет начинает дрожать, и я поднимаю глаза.
В саду стоит Марк.
Нет… Да… Он… Это Марк. Настоящий, не сон. На этот раз настоящий.
— Марк?
— Уна?
Он… О, не знаю… знаю только, что он здесь.
— Это ты.
— Да.
Я вижу и слышу его, но не могу дотянуться, чтобы схватить за руку.
— Задняя дверь открыта.
— Конечно, — говорит он и исчезает.
На какой-то безумный момент я думаю, не преследуют ли меня галлюцинации, не приснился ли он мне. Потом поворачиваюсь и смотрю на дядю Гарета.
У него такой вид, словно он мертв: он не двигается, не дышит, только два новых ярко-красных пятна, горящих на скулах, говорят мне о том, что он жив.
Я беру дядю за руку и ощущаю неровный пульс под тонкой, как бумага, кожей запястья. Я еще ничего толком не знаю, но понимаю, почему с ним такое творится. Это из-за Марка.
— Ты в порядке? — спрашиваю я. — Тебе надо присесть.
Он кивает, делает вслед за мной несколько шагов к дверям, потом поворачивается и садится боком в одно из кресел — не кресло Макинтоша. А я выхожу в большую комнату и иду к задним дверям, чтобы найти Марка.
Я стирала кровь с подбородка Дикона, когда в Стоуни-Страдфорд приехал мой отец. Помню, это было вскоре после дня святого Георгия, потому что король задал торжественный пир, на который были приглашены мои родители и я.
— Король завтра явится, чтобы поохотиться в лесу Виттлбури. Что случилось с ребенком?
— Он выбил себе зуб, отец. Всего лишь молочный зуб, который и без того шатался. И теперь недалеко то время, когда Дикон будет носить штаны. Вот, дорогой, положи зуб под подушку и увидишь, какие подарки принесут тебе феи. А теперь иди, найди повара и скажи ему, что он может дать тебе конфету за то, что ты был храбрым мальчиком.
Дикон бегом бросился за занавеси, и я услышала, как он зовет Мал.
— Сэр, король едет сюда?
— Да. Мы встретимся в лесу на рассвете, и он отобедает здесь. Похоже, король не спешит отправиться на север, хотя мы каждый день слышим плохие новости.
Отец обошел зал кругом, добравшись наконец до занавесей.
— Где твоя мать? — Он остановился. — Нет, сначала я должен поговорить с тобой, Иза. Пойдем в большой зал, там мы сможем побеседовать с глазу на глаз.
В большом зале один из слуг подметал пол, потому что из-за недавних дождей сюда нанесли слишком много грязи. Отец подождал, пока парень не поклонится и не выйдет. Но и после этого он, казалось, не знал, с чего начать разговор.
— Сэр, вас что-то беспокоит?
Он в глубокой задумчивости посмотрел на меня.
Я не могу забыть того, как он умер. Но главным образом мне вспоминается этот взгляд: отец как будто подбирал слова, взвешивал их, прежде чем заговорить.
— Дочь, король не раз говорил о том, насколько он ценит твое общество.
— Я польщена, конечно, хотя король не так уж часто бывал в моем обществе, и всегда лишь в присутствии других. Он легок в общении со всеми.
— Король — человек, который нелегко заводит друзей, и я видел, что рядом с тобой он смеялся чаще. А когда ты отсутствуешь, он спрашивает меня, как ты поживаешь, здорова ли. Иза, я думаю, ему бы понравилось, если бы он чаще мог находиться в твоем обществе.
Я не понимала, что именно отец имеет в виду. Но была настолько потрясена, как если бы услышала, что он пошлет меня работать в бордель. Я не смогу лечь с человеком, с которым не состою в браке! Мой отец-рыцарь не может обесчестить себя подобным образом, ни себя, ни свою семью. Да, я уже три года была вдовой, Тому уже исполнилось девять лет, и не один раз отец пытался выдать меня замуж. Но
