через Совет. Через двор. К этому я был готов. Но не к тому… не к тому, что он сделал!
Стивен чуть поворачивается ко мне и поднимает глаза. Его взгляд — моя погибель.
— Он забрал моего мальчика.
Я не могу больше сдерживать свое горе. Я склоняю голову к коленям, а потом горе наваливается на меня так, что я не могу больше сидеть и падаю на бок, лицом к стене, оплакивая конец моего мира и тот мир, что будет после моего конца.
Спустя долгое время я чувствую на своей спине руку Стивена — легкое прикосновение, потом более твердое. Он стискивает мое плечо.
Это заставляет меня обернуться, и я понимаю, что моя рубашка распахнулась. Его запястье касается моей власяницы, и он вздрагивает.
— Власяница не сделает тебе больно, — говорю я. — Волосы слишком тонкие, чтобы порезать кожу, они режут только твою совесть. Это одежда кающегося человека.
— Вам нужно каяться, мой господин?
— Все люди должны каяться, потому что все мы грешны, со времен грехопадения Адама, — отвечаю я как послушный школьник.
Однако этого недостаточно: если я говорю такое сейчас, я должен говорить это от чистого сердца, во славу Божию.
Я не могу. Я слишком устал и слишком испуган.
Да, испуган.
Ни один человек не говорит о страхе перед битвой — разве что дорогому другу, — чтобы не стать объектом презрения. Капитан вообще не может говорить о страхе, иначе дрожь охватит его людей. Но сейчас? Что могу я сделать, чтобы утопить свой страх, когда в ушах не раздается грохот битвы, нет надежды на славу, нет крови на руках, нет великих и ужасающих мгновений, когда речь идет о том, убить или быть убитым?
Я должен поспать.
Оставаться без сна для молитв и поста — это то, с помощью чего обуздываются желания тела и, следовательно, душа освобождается для любви к Богу.
Оставаться без сна для смертной любви — это веселье столь громадное, что оно превыше веселья и превыше боли.
Оставаться без сна из-за страха — это слабость, которая приведет к слабости на рассвете.
Я не могу спать.
Я дрожу и знаю, что мальчик чувствует это. Я должен поспать… Должен…
— Ты не полежишь со мной, Стивен, чтобы мне не спать одному? Я не думаю…
— Да, сэр.
Стивен легкий, веревки постели только слегка прогибаются под ним, похрустывает солома тюфяка. Я отодвигаюсь дальше к стене. А потом сзади появляется его тело, его неопрятный мальчишеский запах, его дыхание на моей шее, и его руки обхватывают мои плечи. Он ничего не говорит, но обнимает меня. Он теплый, и мне делается легче дышать, а потом и телу моему становится легче.
— Сэр?
— Да?
— Я спрятал письма у себя под камзолом. Если будет на то Божья воля, я благополучно доставлю их.
— Спасибо.
Я накидываю на нас одеяло, и кольцо Ясона ударяет меня по челюсти. Вскоре я буду с Богом, а ему не нужно будет кольцо. И я не могу быть уверен, что такой прекрасный и большой кусок золота не послужит искушением для слуг Ричарда. Я снимаю кольцо.
— Возьми и это тоже и отдай его вместе с письмом моей сестре Елизавете.
Мальчик берет у меня кольцо, и я чувствую, как его рука снова ныряет под камзол.
— Да, сэр. Клянусь святыми, что я сделаю, как вы просите, хотя бы ценой жизни.
Его пылкий голос вызывает слезы на моих глазах.
— Нет, это слишком большая цена для любого мальчика. Но если ты сможешь сделать это без риска, я буду тебе безмерно благодарен.
Без кольца, принадлежавшего Луи, я как будто лишился всего, что привязывало меня к этому миру.
Кругом тихо.
Я балансирую на грани сна. Я до смерти устал от всего, что выпадает на долю смертных: устал от страха, устал от горя, устал от разговоров, от планирования, от сражений, устал от старой раны в бедре и от новой раны в сердце: что я уничтожил Неда.
Это праздник Успения Пресвятой Богородицы.
Через двери башни коннетабля я вижу внизу шлемы с забралами людей из гарнизона — ряды стальных шишаков, скрывающих лица. Панцири запятнаны недельным потом.
Стоит рассветный холод. Но на людях нет плащей, и знамена не свисают в неподвижном воздухе.
Здесь нет никого, кроме приближенных Ричарда Глостера, а они не нуждаются в напоминаниях, кому служат.
Руки присутствующих нетверды, потому что все лучшие люди, как сказал мне Стивен, отправились на юг. Стены замка охраняют арендаторы и крестьяне. Сейчас они выстроились вокруг колоды палача, связанные своими обязательствами, своей верностью господину.
За происходящим наблюдает представитель коннетабля сэр Джеймс Тирелл. Я мог бы догадаться, что он тут будет, он всегда принадлежал к самым доверенным людям Ричарда. Он здесь для того, чтобы убедиться: приказ господина выполнен. Если нет необходимости в другой, более секретной работе…
Я не буду об этом думать. Препоручив душу Неда Богу, я спокоен, ибо доверяю Ему так, как не могу доверять ни одному смертному. Больше я ничего не могу сделать для Неда. А теперь я должен сделать то же самое для своей души.
Я много раз видел, как казнят людей: с помощью веревки, топора или огня, который очищает мир от ереси.
Некоторые ругаются, некоторые сопротивляются и плачут в хватке палача, некоторые вопят о своей невиновности или о своей вине, когда их начинает опалять пламя. Большинство обделывается.
Но я… я не изменю себе… отправляясь к Богу… Кто мог бы чувствовать страх или сожаление, зная то, что знаю я?
Чья-то рука толкает меня в спину: мои охранники нетерпеливы.
Стивена нигде не видно. Когда я проснулся от звука отодвигаемых засовов, он уже исчез.
Утренний свет ярок. Я моргаю и роняю четки. То место, где на пальце все последние недели было кольцо Луи, кажется голым.
Священник подбирает четки и всовывает их в мою руку, и я прикасаюсь к святому Августину, и святой Бригитте, и к Богоматери — маленькие, тусклые бусины между ними такие же маленькие и невзрачные, какие все мы в глазах Бога, однако и эти бусины составляют часть круга.
— Dulcissime Jesu Christe, si ultimum verbum tuum in cruce…[113]
— Где мои друзья?
— Они мертвы, — говорит стражник. — Все трое.
И верно, в углу двора стоит тележка, на которую наброшена грубая мешковина, запятнанная кровью.
Сын Елизаветы, Ричард Грэй, мертв. Я послал ему алый волчок из Сандвича в тот день, когда нас взяли в плен люди Уорика. Однажды я встретил его, пьяного, возле борделя в Саутуорке.
— Вы не расскажете моей матушке? — спросил он меня.
Тогда он был не старше Стивена.
