гибель и забвение. По самой своей природе феодальный строй тяготел к упорядоченности всех сторон бытия: каждому в зависимости от положения в иерархии был предуказан определенный круг обязанностей и соответствующее место в пространстве средневекового мира. Феодализм стремился изолировать сословную личность: приковать рыцаря к его замку, священника – к его приходу, ремесленника – к его мастерской, крестьянина – к его наделу. Кругозор человека замыкался зубчатой стеной леса вокруг распаханного поля, феодальным владением, монастырем или городской общиной. Людей разделяли социальные перегородки, территории дробились на множество разобщенных княжеств и графств. Христианство проповедовало необходимость самоуглубления и сосредоточенности, которым мешает смена впечатлений в путешествии: «Какая польза человеку, если он приобретет весь мир, а душе своей повредит?» (Евангелие от Матфея). К обращенности в себя призывал блаженный Августин: «Люди удивляются высоте гор, и огромным волнам моря, и величайшим водопадам, и безбрежности океана, и течению звезд, они же не обращают внимания на себя самих…».[7] Истинно верующему незачем ходить далеко. «Деревце, часто пересаживаемое, засыхает», – утверждали теоретики византийского монашеского аскетизма. Паломничество – это, бесспорно, богоугодное дело, но вместе с тем и опасное для благочестия: ведь пилигримы шли к чужим народам – еретикам и язычникам. Моралисты смотрели с недоверием на беспокойный бродячий люд.
С другой стороны, человеку Средневековья было свойственно ощущение «жизни в пути». Пребывание в сем бренном мире представлялось постепенным приближением (восхождением) к Богу, который некогда воззвал: «Все, что имеешь, продай и раздай нищим, и будешь иметь сокровище на небесах, и приходи, следуй за мною» (Евангелие от Луки). Сам Христос подавал пример ищущим святости тысячам пеших и конных, убогий скарб которых умещался в дорожной суме. «Все странствующие, без разбору, принимаются, точно Христос, ибо сказал он: „Я был странником, и вы приняли меня…'. С особым же тщанием принимать нищих и пилигримов, ибо в лице их более всего принимается Христос; ведь богатого чтут уже из боязни» (Монашеский устав Бенедикта[8]).
Путникам покровительствовали и светские власти, так в «Поучении» Владимира Мономаха было сказано: «…чтите гостя, откуда бы к вам ни пришел, простолюдин ли, или знатный, или посол; если не можете почтить его подарком, – то пищей и питьем: ибо они, проходя, прославят человека по всем землям, или добрым, или злым»)[9] (рис. 3.).
Средневековое общество – общество оседлых людей, накрепко привязанных к своему клочку земли, якобы скованное в неизменных границах, – в действительности пребывало в непрерывном и всеобщем движении. Средневековые люди легко переходили от оседлости к жизни в пути: покидали издавна знакомый и докучный мирок и вырывались на просторы огромного христианского мира, а самые отважные проникали далеко за его пределы.
Вселенская Церковь не знала расстояний и государственных границ. Между ее владениями, разбросанными по Западной Европе, поддерживались преемственные связи. Господствующая культура с ее тенденцией к идеологическому и организационному единству, к постоянному расширению своего влияния за счет обращения «нехристей» в «истинную веру» с ее универсальным латинским языком способствовала развитию коммуникаций. Путешествия побеждали косность повседневного уклада жизни, будоражили и встряхивали людей. На скандинавском Севере слово «домосед» служило синонимом слова «глупец». Славолюбивого Александра Македонского не только осуждали за суетное влечение к недостижимому – им и восхищались, ибо «слишком тесными он назвал пределы земные».
В Средневековье постоянно сталкивались центростремительные и центробежные силы, элементы объединения и разобщения составляли нерасторжимое диалектическое единство. Сепаратизму и могущественному «духу местности» противостояла неуемная тяга вдаль.
Провинциализм сказывался в непонимании реального пространства, смешении понятий «близкого» и «далекого». Его мыслили не как абстракцию, а вполне конкретно. Когда говорили о расстоянии между двумя географическими точками, указывали не определенные меры длины, а время пути.
Наука еще не выделена из сферы богословия. В сознании человека Средневековья преобладала мифо- магическая картина мира. Одушевленные природные силы бурно реагируют на греховное поведение людей: гневаются водоемы, от избытка чувств содрогаются горы, бушует море, земля источает кровь. Вера в неразрывную связь между человеческим телом – микрокосмом и стихиями Земли – макрокосмом была всеобщей.
География Средневековья была преимущественно символической: она указывала людям дорогу не столько в иные страны и города, сколько путь к спасению души. Классическим примером стал рассказ о том, как ополчения первого Крестового похода принимали за Иерусалим придунайские города Венгрии и Болгарии. Видели только передний план; земли других широт рисовались крайне смутно. Кругозор раннесредневекового хрониста, претендовавшего на охват всемирной истории человечества «от Адама», на деле ограничивался пределами его епархии, в лучшем случае – его государства. Сведения по универсальной истории он черпал из Библии и других литературных источников, а при описании современных ему событий в отдаленных местах нередко руководствовался туманными слухами, приносимыми паломниками и купцами. Летописец, хорошо знавший свой «угол», резко менял тон описания, когда переходил к рассказу о соседней стране. Даже наиболее серьезные европейские писатели дают скудные и недостоверные сведения о скандинавском Севере. В «Песни о нибелунгах» автор – видимо австриец – путается, говоря о Бургундии.
Географический горизонт средневекового книжника эквивалентен духовному горизонту христианства; географическое пространство являлось для него одновременно пространством сакральным, окрашенным в религиозно-моральные тона: земли он делил на праведные и грешные, еретические. Разные страны и пункты обладали разными моральным и религиозным статусам: так, жерла вулканов считали входами в адскую бездну. Подвиги героев эпоса или рыцарского романа осознавали как стремление к нравственному совершенствованию: в результате движение по горизонтальной земной поверхности трансформируется в движение по восходящей линии – в небесные выси.
Представления об устройстве Вселенной, космология и космогония, вытекали из богословских идей, ориентированных на постижение Всевышнего. Средневековье унаследовало античную систему концентрических сфер с неподвижной Землей в центре мироздания. В удивительной для современного человека «интеллектуальной» географии и картографии реальные сведения причудливо смешивались с библейскими. Средневековые карты-схемы не имели практического значения, ибо ориентировались на ценностно-религиозные понятия о городах и странах. «Природоведение» и священная история были
