Дело в том, что цветы были от меня; но добряк Бэйнс, глянув на меня, решил смолчать и принять гнев хозяйки на себя:
— Слушаюсь, мадам.
Бенедикта с ослепительной улыбкой повернулась ко мне и сказала:
— А теперь обойдём дом, не против? Я счастлива вернуться сюда.
И мы пошли из комнаты в комнату, знакомясь с принадлежащими ей сокровищами — небольшой статуэткой Ниобеи, например, и замечательной галереей золотых голов древнегреческих и древнеримских богов, современное
— Здесь больше никого нет?
— Разумеется. Я совершенно один.
Однако теперь она вела себя со странной осторожностью, пропускала меня вперёд перед каждой комнатой, чтобы я задёрнул шторы, и, улыбаясь, удовлетворенно кивала. Так мы и расхаживали по комнатам, устланным коврами, пока наконец не оказались в прекрасных спальнях, где я спал. Здесь она наконец позволила себе расслабиться, почувствовала себя свободной, игриво захлопала в ладоши у меня перед лицом, а я пытался их поймать. Итак, что или кто бы там ни был, мы оказались хитрей. Она расхаживала по комнатам, распахивала шкафы, подпрыгивала на постели, заглядывала в мои шкафы, забитые достойной восхищения одеждой. Потом резко прекратила резвиться и сказала:
— Боже мой, я устала и такая грязная. Надо принять ванну.
Я запер дверь и провёл её в одну из своих ярко-красных ванных комнат, пустил воду и бросил в неё несколько пригоршней разных ароматических солей; она не жеманясь быстро разделась, шагнула в ванну, и я вдруг вновь на миг увидел Бенедикту, входящую в чашу фонтана «Обильные воды» в далёкой Турции. Всю её озабоченность как рукой сняло. Я сидел рядом, касаясь пальцами её бледных плеч. После ванны она завернулась в огромный махровый халат и легла на кровать, вся розовая от горячей воды.
— Теперь рассказывай.
И я рассказал ей все о захватывающей жизни Чарлока в Лондоне, о его действиях, не в силах сдержать торжества и возбуждения, звучавших в моем голосе. Она слушала, кивая время от времени когда в знак одобренья, а когда просто клюя носом, готовая уснуть в любой момент. Рассказал о двух новых фабриках, построенных строенных под Слау для выпуска двух из моих «устройств»; об исследовательском отделе, созданном для испытания кое-каких новых экспериментальных моделей. Совершенно фантастических моделей. Я не стал бы её винить, если бы ресницы у неё задрожали и веки сомкнулись.
— Как только Джулиан вернётся, я встречусь с ним и…
Но тут глаза у неё раскрылись, сонливость её прошла. Мгновение она с любопытством смотрела на меня, потом, зевая, погладила по голове — как мать, которая с большим сочувствием слушает своего малыша сына, взахлёб рассказывающего о вещах, которые он ещё не может понимать.
— Ах, Джулиан, — протянула она, и я подумал о пустом кресле в зале заседаний совета директоров, мраморном письменном приборе и девственно чистом пресс-папье на столе перед ним.
— Он меня просто потрясает, — сказал я, — даже будучи сейчас в Нью-Йорке; знаешь, он подсчитывает минуты, потраченные нами на каждое заседание, записывает и заставляет отрабатывать иногда в тот же день, сиди хоть до ночи. Он, должно быть, трудоголик. Даже когда его кресло пустует, его присутствие очень сильно чувствуется.
Зевая, она подошла к телефону, отперев по пути дверь; кухня отозвалась хриплым голосом Бэйнса. Она велела ему принести шампанское в ведёрке и сообщить в офис, что воспользуется своей ложей в опере.
— Ты не против? — мне через плечо. — Ведь это мой первый вечер в Лондоне после такого долгого отсутствия? Да, Бэйнс, и захвати «Таймc». Надо посмотреть, что идёт, — и машину, пожалуйста. — Патрицианская простота, одновременно властная и подкупающая.
Я взглянул на часы. Времени оставалось более чем достаточно. Она занялась своим бесконечным туалетом, скользнув через потайную дверь в свои увешанные зеркалами комнаты. Вскоре появился Бэйнс, принеся все эти трофеи светской жизни, и я рассеянно пролистал газету.
— Ага! — воскликнул я. — Явно новый мнемон от Карадока! Интересно, где он сейчас. — И я зачитал вслух: — «Британская семья, ведущая скромную жизнь в Хорнчерч, желает принять участие в типичной оргии на континенте. Посредников просим не беспокоиться».
— Спроси в офисе, они скажут, где он, — крикнула она, и на том же дыхании: — Ты знаешь, что они хотят устроить нам свадебное кругосветное путешествие? Только подумай, кругосветное.
— Кто эти «они»?
— Фирма. Джулиан. Все. — Я секунду размышлял над её словами. — Правда, замечательная идея? — Она посмотрела на меня.
— Да, — ответил я не слишком уверенно, и мой тон, видно, озадачил её, потому что она остановилась передо мной, продолжая причёсываться.
— Ведь правда замечательная? — настаивала она. Я закурил сигарету и ответил:
— Да, невероятно любезно с их стороны. Но, знаешь, я очень надеялся, что мы сбежим ото всех, будём сами по себе, как поженившиеся студенты. Я знаю дюжину местечек в Италии и Греции, где мы могли бы быть совершенно одни, где нас никто бы не нашёл — даже фирма. И потом, к чему вводить их в расходы? Подумай о расходах!
— Расходах? — спросила она с пугающим недоумением, странно посмотрев на меня. — Что это такое — «расходы»?
Я бы засмеялся, если бы её странное выражение так не поразило меня. Все стало ясно спустя некоторое время, когда после свадьбы я сделал пьянящее открытие, что мы не имеем определённого дохода, относительно которого могли бы подсчитывать свои расходы. Я хочу сказать, что не было ни предела, ни бюджета, ни резерва. Она просто тратила не задумываясь, как дышала. Любой из четырех банков, принадлежащих фирме, оплачивал её чеки; по запискам — небрежному росчерку на обороте почтовой открытки или листочке, выдранном из записной книжки, — деньги выплачивались Натаном, управляющим. Она никогда в глаза не видела счётов за содержание принадлежавших ей домов. Это способствовало той головокружительной лёгкости, с которой она относилась к деньгам. А поскольку по документу Шэдболта мы в равной степени могли распоряжаться нашим состоянием, я внезапно оказался в том же положении. У меня не было «личных» денег — хотя что, черт возьми, это значило? Да, конечно, поначалу это было восхитительно — не задумываться о том, что сколько стоит; но потом (я говорю о времени, когда разразилась катастрофа) я стал считать, что это обстоятельство было главным фактором, который способствовал возникновению у неё полного смешения понятий. Она могла купить браслет за десять тысяч фунтов — и забыть его в такси. Когда я стал тревожиться об её общем состоянии здоровья и понял, что мне не удастся встретиться с неуловимым Джулианом, я, помнится, направил ему пространный красноречивый меморандум, который после долгих перипетий в конце концов попал на стол Нэша. Я подчеркнул, что даже королева имеет бюджетный потолок, утверждаемый парламентом, тогда как Бенедикта — нет. Смешением понятий и расточительством она обязана полному незнанию того, для чего нужны деньги. Джулиан просто ответил на мой меморандум своим, аккуратно отпечатанным и с его неподражаемой подписью: «Её врачи и руководство фирмы провели консультацию. В настоящее время необходимости в какихлибо изменениях нет». Но сейчас я лишь видел на её лице выражение детского, трогательного недоумения, и мне захотелось поцеловать её. Что может быть милее, чем своенравие богатой женщины? О, это очаровательно. Думаю, сегодня я мог бы совершенно иначе ответить на этот риторический вопрос. Но Боже мой, у меня было восемь или больше лет, чтобы поразмыслить над ним, а также над другими, более таинственными вещами, — Чарлок, сидящий за массивным письменным столом в Мерлинхаус и чертящий каракули на пресс-папье золотым пером, которое жило в тяжёлом агатовом письменном приборе. Рисующий цветными мелками на демонстрационной доске.
Она со вздохом повернула ко мне белые плечи:
— Застегни платье, пожалуйста.
И что бы между нами ни происходило, была она больна или здорова, я всегда выполнял её просьбу, наклоняясь, чтобы коснуться губами белой кожи. Итак, держась за руки, мы неторопливо спустились вниз, бросая друг на друга восхищённые взгляды на каждой площадке лестницы. Бэйнс уже упаковал в
