комнату, потому что где-то в доме начали бить часы. Я умирал от желания продолжить разведку — осмотреть спальню, одежду в шкафу и тому подобное. Но бой часов вспугнул меня, как взломщика; я повернулся, и тут в холле зазвонил телефон. Я слышал задыхающийся голос Али, — должно быть, сообщал о моем присутствии. И точно, он появился в дверях и позвал меня к телефону. Как знаком был этот ленивый чёткий любезный голос.
— Дорогой мой Чарлок, как хорошо, что вы заглянули ко мне. И какая жалость, что не застали меня.
То я у него Феликс, а то Чарлок.
— Да, ещё одна безуспешная попытка увидеть вас, — ответил я, запинаясь.
— Друг мой, — голос его звучал мягко и в то же время с оттенком неподдельного удовольствия, словно ему странным образом лестно было, что я неожиданно вломился в его дом. — Просто непостижимое невезение, — продолжал он, и по некоторой, так сказать, театральности, с которой прозвучал его голос, можно было догадаться, что в зубах у него сигара, — да, невезение, что мы опять разошлись. Можете представить, я определённо собирался провести этот вечер дома? Но в последний момент позвонил Кавендиш, необходимо было срочно принять решение о слиянии предприятий на севере — и вот, черт побери, я сижу в аэропорту и жду самолёт. — Он тихо засмеялся. — Но какое срочное решение я могу принять?
Он говорил так спокойно, так по-дружески, так невозмутимо, что я вдруг почувствовал себя виноватым: словно пытался применить против него нечестный прием. Запинаясь, я сказал:
— Я хотел поговорить с вами о Бенедикте, но, разумеется, не о каких-то конкретных вещах, а так, вообще.
— Ах, вот в чем дело, — кашлянув, проговорил он с явным облегчением, словно тема эта больше не интересовала его или потеряла свою актуальность. — Но я знаю от Нэша обо всех ваших трудностях, буквально обо всех! Я собирался сказать, как я вам благодарен — как все мы благодарны, — за то, что вы так стойко и с таким благородством переносите эти неприятности. Просто героически. И даже отказались от намерения разводиться в настоящий момент — ради неё. Ах, дружище, что я могу сказать? Мы сделаем все, что в наших силах, чтобы возместить вам моральный ущерб. Мы все на вашей стороне.
Сквозь шорох в трубке я уловил отдалённый голос из динамика, перечисляющий номера рейсов, — едва слышный речитатив муэдзина с тюльпана минарета. Я чувствовал, что он одним ухом прислушивается, не назовут ли его рейс.
— Любопытно, почему вы прячетесь от меня? — наконец спросил я несколько вызывающе.
Джулиан с удивлением тихо засмеялся; в его голосе была теплота, почти нежность — словно он мысленно взял меня под руку или обнял за плечи.
— Дорогой мой Феликс, — начал он укоризненно.
— Ответьте мне, — прервал я его. — Ну, я слушаю.
— Прежде всего, не нужно преувеличивать, — сказал он. — Раз или два, возможно, время было назначено неудобное, ну а в других случаях нам не удалось встретиться по чистой случайности — как сегодня вечером, например.
— Вернулись бы вы домой, знай, что я вас жду здесь?
— Теперь слишком поздно говорить об этом. Факт остается фактом: сегодня нам помешало встретиться случайное стечение обстоятельств; как я могу с определённостью сказать, что я
Я стукнул костяшками пальцев по полированному дереву.
— Все это одни фразы, — сказал я. — Вы бы не пришли; может, вы даже знали, что я здесь, и преднамеренно уклонились от встречи.
Он с укором прищёлкнул языком.
— Опять вы за своё, — жалобно сказал он.
— Нет, не буду уподобляться вам; я хочу спросить прямо —
Он тихо застонал — насмешливо так.
— В век детективных историй без этого не обходится. Но, боюсь, ваши фантазии далеки от реальности. Просто представьте, что я человек простой, ужасно прозаичный, но немного стеснительный — может, даже болезненно стеснительный, если хотите. Я правду вам говорю.
— Нет, — возразил я. — Не подойдёт.
— Господи милосердный, почему? Разговаривая с ним, я запустил руку в серебряную вазу, стоявшую возле телефона, и, перебирая кучу белых визитных карточек, зачитал ему приглашения — от посольств и клубов, отдельных персон и обществ. Я знал, что каждое утро из фирмы приезжал секретарь, чтобы разобрать его общественную корреспонденцию. В левом верхнем углу каждой карточки он ставил аккуратный комментарий своим красивым секретарским почерком. На одних писал: «Откажите, пож.», на других — «Примите, пож.».
— Странно для стеснительного человека, — сказал я, в то же время слегка стыдясь того, что так бесцеремонно веду себя в его личных владениях, — странно для стеснительного человека принимать приглашение на ланч в Букингемском дворце по случаю приёма турецкой торговой делегации.
Он снова раздражённо кашлянул и сказал, сдерживаясь:
— Но, Чарлок, этого требуют интересы фирмы, разве непонятно? Я не могу позволить себе поступать иначе; кроме того, приглашения из Букингема по сути дела — приказ, вам это известно.
Да, пожалуй, мне это было известно, и все же…
— Полно, Феликс! — сказал он примирительно, словно уговаривая ребёнка. — Верьте мне, в мои добрые намерения в отношении вас. Ведь я же никогда не подводил вас, правда? Правда?
— Совсем наоборот, — ответил я с самым настоящим отчаянием.
— И вы знаете, как мы беспокоимся о Бенедикте. Уверяю, вы не единственный, кто проявляет заботу о ней. Иокас ведь говорил вам об этих злополучных повторяющихся приступах? Но это происходит только периодически и никогда не длится долго. Это должно дать вам надежду, как всем нам. А что до встречи — остаётся пожелать, чтобы в следующий раз нам повёзло, вот все, что я действительно могу сказать. — Я хмыкнул. — О, вот и мой самолёт. — Сквозь его голос слышалось объявление по громкоговорителю. — Я должён идти, — сказал он с коротким вздохом. — Не сможете ли передать Али, чтобы отпустил машину? Благодарю вас. Ну, прощайте, Феликс… — Слабый щелчок в трубке, и нас снова разъединили.
Я вернулся к камину, чтобы допить, что оставалось в стакане, и поразмыслить о маленькой фотографии в серебряной рамке. Кот куда-то скрылся. Слышно было, как в кухне возится слуга. Я сидел, погруженный в свои мысли, глядя в огонь и едва не засыпая. В любом случае, подумал я, нужно ещё раз взглянуть на руки Джулиана, хотя бы из любопытства. По крайней мере, он не мог мне этого запретить! Странно было чувствовать себя, словно нищий, просить встречи, как милостыни, а потом вдруг снова впадать в ярость и мучиться раскаянием. Едва я услышал его голос, меня захлестнула волна симпатии к нему. Я растаял. Меня озадачивала подобная собственная двойственность — и я предположил, говоря словами Нэша, что все это объясняется нервным напряжением, психологической усталостью, вызванными трудными отношениями с Бенедиктой. В старину такое состояние называли более выразительно — нервная лихорадка. Мы не можем установить причину болезни или неадекватного поведения человека — когда, к примеру, происходят мозговые или нервные нарушения, — мы только и в состоянии что пришлёпнуть к ним медицинский термин, как-то назвать, даже если это название не имеет никакого смысла.
Я выпил далеко не один коктейль из серебряной коктеильницы, когда мне пришло в голову посмотреть на часы; было ещё не так поздно, как я думал. Я пошёл пешком через весь Лондон на Маунтстрит. Дул резкий холодный ветер, шумели парки. Будучи в подавленном настроении, я едва замечал, как шагаю по тротуарам столицы между тёмными коричневыми домами, мёдленно и ритмично, в такт дыханию. И обыденная реальность вокруг меня, оттого что, погруженный в свои мысли, я видел её словно расфокусированной, облёклась странным сиянием — делавшим её будто нематериальной. На Бондстрит грузовик обдал меня дымом из выхлопной трубы, и из кузова вывалилась сотня позолочённых стульев. Они летели, как река, и, падая на мостовую, подпрыгивали, словно танцевали друг с другом некий танец восемнадцатого века, прежде чем замереть в реверансе. Они явно предназначались для бала в каком- нибудь посольстве. Позже, на узкой улочке, женщина выронила большую кожаную сумочку, которая
