свернутым пучком зеленых листьев; я вытащил затычку и заглянул внутрь, но калебас был слишком велик, и я ничего не разглядел в его темной глубине. Я отнес его к верхушке лестницы и высоко поднял.
– Где тот человек, который принес этот калебас? – спросил я.
– Я тут, сэр, я тут! – раздался крик откуда-то с середины лестницы.
Меня всегда поражало, что африканцы умудряются различать свои калебасы среди сотен других. Я никак не мог уловить между ними разницы, разве только в размерах, но каждый африканец мгновенно узнает свой сосуд и ни с каким другим его не спутает.
– А какая там у тебя добыча? – спросил я, держа калебас за веревку, обвязанную вокруг горлышка, и небрежно им помахивая.
– Змея, сэр, – был ответ, и я поспешно сунул зеленую затычку обратно в горлышко.
– Какая же змея, друг мой?
– Гера, сэр.
Я сверился со своим списком местных названий и обнаружил. что это означает 'зеленая древесная гадюка'. Эти красивые змеи широко распространены в Бафуте, и у меня уже набралось несколько штук. Длиной они дюймов по восемнадцать, расцветка у них примечательная: спина необычайно яркая, зеленая, как трава, живот канареечно-желтый, а по бокам широкие белые полосы. Я понес калебас туда, где у меня стоял неглубокий открытый ящик, затянутый сверху марлей, – тут жили остальные гадюки, – чтобы посадить к ним туда и «новенькую». Надо сказать, что вытряхнуть змею из калебаса в клетку – дело несложное, если, конечно, соблюдать два-три простейших правила. Первое: убедись, что все остальные обитатели клетки находятся далеко от дверцы. Это я сделал. Второе: прежде чем вытряхивать змею из калебаса, выясни, одна ли она там. Вот этого-то я и не сделал.
Я открыл дверцу клетки, вытащил затычку и стал осторожно встряхивать калебас. Иногда вытряхивать змею из калебаса приходится очень долго: бывает, что она свернется там в клубок и прижмется изнутри к стенкам сосуда, и тогда сдвинуть ее с места очень трудно. За спиной у меня стоял Джейкоб и тяжело дышал прямо мне в затылок, а за ним плотной стеной теснились африканцы и, раскрыв рот, следили за каждым моим движением. Я легонько тряхнул калебас – ничего. Я потряс посильнее – опять ничего. В жизни своей не встречал я гадюки, которая с таким упорством цеплялась бы за свою темницу. Наконец я разозлился, тряхнул калебас изо всей силы, и он тут же развалился надвое. На клетку с устрашающим стуком вывалился спутанный клубок – с полдюжины больших, сильных и разъяренных змей.
Они сплелись в такой тугой, огромный узел, что не провалились внутрь клетки сквозь отверстие сверху, а застряли, и закрыть дверцу я никак не мог. Потом с необычайной грацией, которую я не успел оценить по достоинству (мне было не до того), они расплелись и решительно заскользили по краю дверцы на пол. Здесь гадюки выстроились полукругом, с точностью солдат, которым отдан приказ наступать, и двинулись на нас. Джейкоб и бафутяне, что теснились за его спиной, исчезли в мгновение ока, словно по мановению волшебного жезла. И трудно было их за это винить – ведь все они были босиком. Но и моя одежда никак не годилась для того, чтобы любезничать со стаей гадюк, – на мне были только шорты да сандалии. И вдобавок моим единственным оружием оказались две половинки сломанного калебаса – не слишком удобная снасть для обращения со змеями. Поэтому я оставил в их распоряжении веранду и кинулся в спальню. Там я отыскал палку и осторожно вернулся на веранду. Теперь змеи расползлись во все стороны и загнать их поодиночке а угол, прижать каждую к полу палкой и подобрать не составляло уже никакого труда. Одну за другой я сбросил их в клетку и со вздохом облегчения захлопнул и запер дверцу. Бафутяне вновь появились на веранде так же внезапно, как исчезли: все они болтали, смеялись и щелкали пальцами, рассказывая друг другу, какая страшная опасность им грозила. Я холодно посмотрел на того, кто принес мне змей.
– Ты! – сказал я. – Почему ты не сказал мне, что в этом калебасе так много змей?
– Ух! – изумился он. – Я все сказать маса, я сказать там внутри змея.
– Змея, да. Одна змея. Но ты не сказал, что их там шесть штук.
– Я сказать маса, там змея внутри, – с негодованием повторил он.
– Я ведь спросил, какую добычу ты принес, – терпеливо объяснял я. – И ты сказал «змея». Ты не сказал 'шесть змей'. Откуда же мне знать, сколько их там? Ты, верно, думаешь, я колдун – как гляну на калебас, так и увижу насквозь, сколько ты поймал змей.
– Глупый человек, – вставил свое слово Джейкоб. – Вот одно время змея укусить маса и маса умереть. И что ты тогда делать, а?
Тут я накинулся на Джейкоба.
– А ведь и ты блистал своим отсутствием, насколько я заметил, о благородный рыцарь!
– Да, сэр, – сияя улыбкой, ответил Джейкоб.
Только совсем уже на ночь глядя я уплатил последнему охотнику и остался наконец с невообразимо пестрым сборищем всевозможных животных на руках. До трех часов ночи я рассаживал их по клеткам, но и тогда еще пять больших крыс остались бездомными, а у меня уже не было в запасе ни одного ящика, годного для клетки. Волей-неволей пришлось выпустить их прямо на пол у меня в спальне, и тут они провели всю ночь, пытаясь перегрызть ножку стола.
Наутро я встал, вычистил клетки, накормил мой, теперь уже весьма солидный, зверинец и подумал, что в этот день, наверно, новых питомцев для него не получу, но ошибся. Бафутяне, видно, вложили всю душу в задачу, которую поставил перед ними Фон. – доставить мне как можно больше самого разного зверья: к десяти часам утра дорога и все семьдесят пять ступенек лестницы были черным-черны, столько собралось народу: делать нечего, я был вынужден опять покупать всякую живность, К часу дня выяснилось, что приток животных еще далеко не иссяк, а мои запасы дерева и ящиков для клеток исчерпаны: пришлось нанять целую ораву мальчишек, я поручил им бегать по Бафуту и скупать всякую дощечку или ящик, какие попадутся на глаза. Платить при этом пришлось неслыханные деньги – у африканцев любой сосуд, будь то бутылка, старая жестянка или ящик, ценится чуть ли не на вес золота.
К четырем часам дня я и мои помощники вконец выбились из сил, и нас искусало в самых разных местах такое множество всяких зверей и зверюшек, что мы уже перестали замечать новые укусы. Моя вилла была битком набита всевозможными тварями, они пищали и чирикали, стучали и гремели в своих калебасах. корзинках и мешках, а мы тем временем с лихорадочной поспешностью сколачивали для них клетки. Словом, это был один из тех дней, которые лучше забыть. К полуночи мы до того измучились, что едва держались на ногах, глаза у нас слипались, а предстояло сколотить еще с десяток клеток: большой чайник чаю, обильно приправленного виски, немного нас подхлестнул – мы с лихорадочным воодушевлением продолжали свое дело, и наконец в половине третьего ночи забит был последний гвоздь и водворен на место последний
