микрофону и облизывала его (полагаю, сменившему нас артисту было потом нелегко от него оторваться). В тот самый миг, когда я рассказывал, как хорошо воспитана Сара, она разглядела стол посреди сцены и принялась чесать свою корму о его ножку, громко сопя от удовольствия. Ее проводили овациями.
После выступления Сара устроила в артистической уборной прием для избранных гостей, причем до того расшалилась, что затеяла беготню в коридоре. Наконец мы хорошенько укутали ее и посадили вместе со смотрителем на ночной девонский поезд.
Сара вернулась в зоопарк основательно испорченным ребенком. Недолгое пребывание в роли звезды явно ударило ей в голову. Три дня она решительно отказывалась оставаться в одиночестве, бегала по клетке, громко ухала и принимала пищу только из рук.
Через несколько месяцев Сара, понадобилась мне для телевизионной программы и снова вкусила сладость публичных выступлений. На всех репетициях она вела себя образцово, если не считать попыток поближе изучить телевизионную камеру, которые приходилось пресекать силой. Когда все кончилось, Сара наотрез отказалась возвращаться в клетку. Понадобились соединенные усилия мои, моей жены, смотрителя и заведующего студией, чтобы водворить ее обратно в узилище, ибо она успела еще подрасти: сто восемьдесят сантиметров от носа до хвоста, высота в холке — девяносто сантиметров, передние лапы толщиной с мою ляжку.
Недавно мы снова повидались с Сарой в ее зоопарке. С предыдущего свидания прошло полгода, и, откровенно говоря, я думал, что она нас забыла. При всей моей любви к муравьедам я первый готов признать, что они не обременены большим интеллектом, а полгода как-никак немалый срок. Однако стоило нам ее окликнуть, как она выскочила из спального отсека и подбежала к решетке, чтобы полизаться. Мы даже вошли в клетку и поиграли с Сарой — верный признак того, что она и впрямь нас узнала, потому что, кроме смотрителя, никто не осмеливался вторгаться в ее обитель.
Но вот настала печальная минута расставания. Сара долго смотрела нам вслед, сидя на соломе и пуская пузыри. Как сказала моя жена, это было все равно, что оставлять родного ребенка в интернате. Сара несомненно считала нас своими приемными родителями.
А вчера мы получили приятные новости: для Сары приобретен супруг. Правда, он еще слишком молод, чтобы помещать их в одну клетку, но ждать осталось недолго. Кто знает, может быть, на следующий год в это время мы станем дедушкой и бабушкой чудесного, резвого, здоровенького муравьедика!
Странное дело: когда держишь у себя ручных животных, появляется склонность смотреть на них как на маленьких человечков, притом настолько сильная склонность, что вы даже начинаете приписывать им какие-то свои черты. Избежать антропоморфического подхода чрезвычайно трудно. Допустим, вы держите золотистого хомячка, смотрите, как он сидя ест орех, как его розовые лапки дрожат от возбуждения и защечные мешки наполняются запасами, и в один прекрасный день вам приходит в голову, что он — вылитый ваш дядюшка Амос, который точно так же восседает в своем любимом клубе, наслаждаясь солеными орешками и портвейном. И все: с этого дня, пусть хомячок остается хомячком, для вас он всегда будет одетым в рыжую меховую куртку миниатюрным дядюшкой Амосом с пухлыми щеками. Мало животных наделено достаточно сильным и самобытным характером, чтобы устоять против такого сравнения, мало среди них ярких индивидуальностей, которые заставляют вас воспринимать их как есть, а не как подобие крохотных человечков. Из сотен отловленных мной для зоопарков или для себя животных наберется не больше дюжины, заметно выделявшихся среди своих сородичей самобытной индивидуальностью и решительно не дававших мне повода принимать их за какое-нибудь другое существо.
К их числу я могу отнести черноухую мармозетку, малютку Пабло. Собственно, все началось во время зоологической экспедиции в Британской Гвиане. Однажды вечером я сидел, притаившись, в зарослях по соседству с поляной и внимательно наблюдал за норой, в которой, по всем данным, обитало некое интересующее меня животное. Заходящее солнце окрасило небо в изумительный нежно-розовый цвет; на этом фоне особенно четко проступали могучие деревья, оплетенные, словно исполинской паутиной, ползучими растениями. Ничто не действует на человека так умиротворяюще, как вечерний тропический лес. Я упивался картинами и красками, и в душе моей царило отрешенно-чуткое состояние, которое буддисты почитают первой ступенью к нирване. Неожиданно мое полузабытье было нарушено протяжным писком такой силы, будто мне вонзили иголку в ухо. Осторожно поворачивая голову, я пытался рассмотреть, откуда исходит звук. Его не могли издать ни древесная лягушка, ни какое-либо насекомое; и на птичий голос непохоже: слишком резко и немелодично. Внезапно метрах в десяти над собой я увидел виновника. По толстому суку, как по шоссе, раздвигая прилепившиеся к коре орхидеи и другие паразитические растения, выступала крохотная мармозетка. Вот остановилась, присела на корточках и снова издала пронзительный писк. На этот раз ей кто-то отозвался, и через несколько секунд на том же суку появились еще две мармозетки. Переговариваясь чирикающими голосами, вся компания пробиралась через орхидеи, тщательно исследуя листья и время от времени издавая ликующий возглас при виде жука или таракана. Одна из охотниц, наметив себе жертву, долго преследовала ее в орхидейной чаще, раздвигая лепестки с напряженным вниманием на своем крохотном личике. Только вознамерится схватить добычу — непременно что-то помешает, и насекомое успевает спрятаться за стеблем. В конце концов мармозетке повезло, и выброшенная наугад рука извлекла из листвы здоровенного таракана. Радостно чирикая, охотница поспешно сунула в рот отбивающуюся добычу, чтобы, чего доброго, не вырвалась. С блаженной мордочкой мармозетка уплела таракана, после чего внимательно осмотрела свои руки с обеих сторон — не осталось ли еще кусочка?
Я был настолько увлечен картинами частной жизни мармозеток, что лишь после того, как маленький отряд скрылся в густеющих сумерках леса, почувствовал, что у меня онемела нога, а шейная мышца скована судорогой.
Следующая встреча с этими маленькими обезьянами состоялась много времени спустя, уже в Лондоне. Я зашел в один зоомагазин совсем по другому делу, и сразу же в глаза мне бросилась грязная, тесная клетка с десятком жалких взъерошенных мармозеток. Непрерывно толкаясь, они ютились на жердочке, которая явно была чересчур мала для всей ватаги. Вместе с взрослыми особями сидел исстрадавшийся детеныш. Тощенький, до предела запущенный, он был до того слаб, что его поминутно сталкивали с жердочки. Глядя на этих несчастных дрожащих зверушек, я вспомнил семейку веселых охотников среди орхидей в гвианском лесу и понял, что не покину лавку, не попытавшись спасти хотя бы одну мармозетку. Через пять минут выкуп был внесен, самого маленького узника, визжащего от страха, извлекли из клетки и поместили в картонную коробку.
Дома я окрестил нового постояльца Пабло и представил его своим родичам. Они смотрели на него с явным недоверием, но как только Пабло освоился на новом месте, он принялся покорять сердца, и вскоре все мы превратились в его покорных слуг. Невзирая на малые размеры (он вполне мог поместиться в чайной чашке), Пабло был наделен исключительно властным характером. Этому маленькому Наполеону невозможно было противостоять; в головке величиной с грецкий орех явно помещался незаурядный мозг. Первое время мы держали Пабло в просторной клетке в гостиной, где ему отнюдь не грозило одиночество, однако в заточении он чувствовал себя неуютно, и мы стали выпускать его на час-другой. Как говорится, себе на погибель. Пабло быстро убедил нас, что клетка вообще не нужна, и она очутилась на свалке, а бывший ее обитатель свободно разгуливал по всему дому. Превратившись в крохотного члена семьи, он вел себя как хозяин дома, а с нами обращался как с постояльцами. С первого взгляда вы приняли бы его за диковинную белочку, но у этой белочки было совсем человеческое личико и лукавые, яркие карие глаза. Мягкая шерстка на туловище казалась пятнистой, потому что каждый волосок был разноцветным, с оранжевой, черной и серой полосой. Хвост — в черных и белых кольцах; на голове и шее шерсть шоколадного цвета, длинная, свисающая неровной бахромой на плечи и грудь. Крупные ушные раковины закрыты длинными кисточками тоже шоколадного цвета. Поперек лба, выше глаз и аристократически изогнутого носика, — широкое белое
