обнаружил, что тигровая выпь с решительным видом быстро приближается к лагерю, тяжело перелетая с ветки на ветку. Отогнав обеих птиц к болоту, я начал выгонять из клеток чернолицого ибиса и кариам. С горя я сделал большую ошибку, выпустив обеих кариам одновременно, и не успел опомниться, как в меня полетели пух и перья, а воздух огласился негодующими криками птиц, стремившихся доказать друг другу свое превосходство. Разняв их при помощи метлы, я отогнал кариам в кусты подальше друг от друга. Разгоряченный, взволнованный и немало возмущенный тем, что птицы не поддерживают меня в моей трудной деятельности, я вдруг заметил, что попугаи, воспользовавшись случаем, спустились с деревьев и теперь сидят рядком на крышах своих клеток, глядя на меня печальными глазами и дожидаясь, когда я открою дверцы и пущу их домой.
Я решил на время оставить птиц в покое и занялся млекопитающими и пресмыкающимися. Отобрав двух броненосцев, которых мы собирались взять с собой, я прогнал всех остальных в близлежащие кусты. Других животных я рассадил кружком вокруг лагеря, чтобы им виден был простор равнин: я надеялся, что они не доставят мне особенных хлопот. Лучше всех вели себя пресмыкающиеся; к моему облегчению, они не собирались оставаться в лагере и довольно быстро уползли в болото. Решив, что я достаточно поработал в это утро (по крайней мере с точки зрения животных), я отправился домой перекусить.
Ленч прошел в хмуром молчании; покончив с едой, мы вернулись в лагерь, чтобы заняться остальными нашими питомцами. Зрелище, представшее нашим глазам, было бы чрезвычайно забавным, если бы не было печальным.
В одном углу лагеря Дракула, тигровая выпь и чернолицый ибис ссорились из-за куска сала, который не доел Пу. Возле груды немытых мисок рыскали трехпоясные броненосцы, похожие на полчища живых пушечных ядер. Вокруг опустевших клеток, словно часовые, прохаживались кариамы, а Трясохвостка возбужденно бегала взад-вперед, напоминая школьную учительницу, обнаружившую, что весь ее класс прогулял. Попугаи с грустным видом по-прежнему сидели на крышах клеток; только двое из них, очевидно потеряв терпение и не надеясь на то, что я скоро приду, перешли к решительным действиям, проделали дыру в сетке и таким образом проникли внутрь. Теперь они сидели на жердочках, смотрели на нас голодными глазами и издавали своеобразное хриплое ворчание, которым некоторые южноамериканские попугаи выражают свое раздражение. Мы с Джеки сели на ящик, беспомощно глядя на них.
— Ну что с ними делать? — спросила наконец Джеки.
— Ума не приложу. Оставить их так нельзя, их перебьют, как только мы уедем отсюда.
— Ты пробовал отогнать их подальше?
— Я перепробовал все способы, кроме ударов палкой по голове. Они просто не хотят улетать.
Тем временем Дракула отказался от борьбы за кусок сала, предоставив выпи и ибису улаживать спор между собой, и настойчиво пытался проникнуть в свою клетку через проволочную сетку, сквозь которую не удалось бы проскочить и колибри.
— Я бы очень хотел, — злорадно сказал я, — чтобы здесь присутствовал сейчас один из этих слюнтяев.
— Каких слюнтяев?
— Один из этих сентиментальных всезнаек, которые вечно твердят мне, что жестоко запирать бедных диких животных в маленьких деревянных клетках. Хотел бы я показать им, как наши лохматые и пернатые братья при первой же возможности торопятся обрести свободу.
Одна из кариам подошла ко мне и начала клевать шнурок моего ботинка, очевидно принимая его за огромного червяка. Дракула отказался от попыток забраться в свою клетку и удовольствовался тем, что протиснулся сквозь деревянную решетку в клетку ибиса; теперь он сидел внутри, восторженно бормоча что-то и глядя на нас затуманенными глазами.
— Хорошо, — сказал я после продолжительной паузы. — Я думаю, если мы не будем обращать на них внимания, они проголодаются и отправятся на поиски пищи. Это решит все. Надеюсь, что к завтрашнему утру их здесь уже не будет.
Остаток дня прошел в каком-то кошмаре. Понимая, что животных ни в коем случае не следует кормить, мы приносили еду только тем, кого собирались брать с собой, а голодная орава птиц и животных кричала, свистела, верещала и шумела в лагере; они бросались к нам, завидя нас с миской в руках, рядами сидели на столе, где мы обычно готовили для них пищу, и с надеждой смотрели на нас. Мы испытывали почти непреодолимое желание накормить их, но крепились и делали вид, что ничего не замечаем. Мы были убеждены, что на следующее утро голод заставит животных покинуть лагерь.
Но на следующее утро, когда мы пошли кормить отобранных для поездки животных, мы застали все население лагеря на прежнем месте. Животные выглядели более раздраженными и удрученными, чем накануне, но встретили нас такими бурными изъявлениями восторга, что мы едва не капитулировали. Все же мы взяли себя в руки и сделали вид, будто не замечаем их, хотя они сгрудились вокруг наших ног, так что нам пришлось двигаться с осторожностью, чтобы не передавить их. В разгар всей этой суматохи в лагере появился индеец со старым ящиком из-под мыла в руках. Он поставил ящик на землю, отошел немного назад, едва не наткнувшись на кариаму, которая проходила мимо, и снял с головы соломенную шляпу.
— Добрый день, сеньор, — сказал он. — У меня есть для вас хорошее bicho.
— О господи! — простонала Джеки. — Только этого еще не хватало.
— Вы пришли слишком поздно, мой друг, — с горечью сказал я. — Мне больше не нужны bichos.
Индеец, нахмурившись, смотрел на меня.
— Сеньор, вы ведь говорили, что покупаете bichos.
— Говорил, но это было до революции. Теперь я не могу покупать bichos, потому что не могу забрать их с собой. Пароходы не ходят. — Я показал на бродивших по лагерю животных. — Вы видите, мне пришлось отпустить всех этих bichos.
Индеец растерянно огляделся.
— Но они ведь не уходят, — резонно заметил он.
— Вижу. Но они уйдут. Мне очень жаль, но больше я не могу покупать животных.
Индеец не спускал с меня глаз. Он был совершенно убежден в том, что я сгораю от нетерпения поскорее заглянуть в ящик и узнать, кого он принес.
— Это очень хорошее bicho, — заговорил он умоляющим голосом, — чудесное bicho, очень сильное и очень опасное. Мне пришлось много потрудиться, чтобы поймать его.
— Что это за bicho? — не выдержав, спросил я.
Индеец воодушевился, его черные глаза засверкали.
— Это очень редкое bicho, сеньор, и очень, очень опасное. Это cascabel, сеньор, и такой громадный, что невозможно даже поверить, когда он сердится, он шумит, как тысяча лошадей.
Я осторожно коснулся ящика носком сапога, и тотчас же оттуда послышались те особенные, характерные звуки, которыми гремучая змея извещает мир о своем присутствии, дурном настроении и агрессивных намерениях. Эти необыкновенные звуки, начинающиеся легким шуршанием и потрескиванием с последующим переходом к громкому треску, напоминающему пальбу из игрушечных ружей, несомненно, представляют собой одно из самых любопытных явлений в мире пресмыкающихся. Они наводят гораздо больший ужас, чем обычное шипение змеи, так как в них слышится столько злобы и жестокости, будто ведьма готовит свою адскую похлебку.
— И все же, мой друг, я не могу купить змею, — печально сказал я.
Индеец выглядел очень расстроенным.
— Даже за десять гуарани? — спросил он.
Я отрицательно покачал головой.
— Восемь гуарани, сеньор?
— Нет, мне очень жаль, но я не могу купить ее.
Индеец вздохнул, поняв, что я не торгуюсь,
— Хорошо, сеньор, я оставлю ее вам, ведь мне она совсем не нужна, — сказал он.
Я дал ему пачку сигарет, и он начал пробираться к выходу, лавируя между бродившими по территории птицами.
Он ушел, а мы остались с гремучей змеей на руках.
— Что мы будем с ней делать? — спросила Джеки.
— Запишем ее на пленку и отпустим, — сказал я. — Она очень оригинально трещит. Кажется, это
