решили сделать привал, чтобы выпить кофе, предусмотрительно припасенный Джеки. Десять минут назад мы изнывали от тропического зноя, здесь же было так прохладно, что пришлось надеть всю теплую одежду, какая нашлась в машине.
Дальше дорога взбесилась, пошла выписывать кривые вверх-вниз по долинам и крутым косогорам. И меня все больше поражала растительность. В долинах – пышные тропики, а через несколько минут извилистого подъема – опаленные жгучим солнцем сухие плоскогорья, на которых вытянулись шеренги деревьев с изумительными, шелковисто-красными стволами и совсем без листьев. К тому же стволы и сучья такие корявые, что кажется, вас километр за километром провожает застывший в причудливых позах кордебалет. Новый поворот – и вдруг красные стволы пропали, стоят такие же кривые, но с серебристо- серой корой, отливающей металлом в солнечных лучах. И тоже без единого листочка.
За следующим поворотом деревья вовсе исчезли, пошли огромные кактусы высотой до шести-семи метров. Странный вид придавали им ветвистые стебли, будто на склоне горы выстроились полчища зеленых канделябров. Черными крестиками в голубом небе медленно кружили какие-то хищники, а дорогу то и дело галопом пересекали погоныши – небольшие птицы с хохолком, длинным хвостом и огромными плоскими лапами. На бегу они чуть не касаются лапами клюва, и вид у них такой целеустремленный, точно они вознамерились побить мировой рекорд на полторы тысячи метров.
Обилие птиц и богатейшая растительность вызывали во мне желание почаще останавливаться, но я знал, что это недопустимо: срок нашего пребывания в Мексике ограничивался суммой, которую нам неохотно разрешил вывезти Английский банк. Мы вели гонки со временем.
Дорога привела нас в городок Туле. К моему удивлению, Дикс затормозил у ограды маленького парка, посреди которого стояла маленькая церковь… Следом за нами остановился и «лендровер».
– Зачем мы остановились? – осведомился я.
– Чтобы посмотреть Дерево, – ответил Дикс с присущей ему мрачностью. – Пегги просила.
– Какое еще Дерево?
– Как, ты не знаешь? – горячо воскликнула Пегги. – В Мексике нет человека, который не приехал бы посмотреть это дерево.
Я поглядел на дорогу. Если не считать играющих в пыли трех большеглазых девчушек в рваных платьицах – ни души.
– Что-то непохоже, чтобы туристы валом сюда валили, – заметил я.
– Но ты непременно должен посмотреть на него, – настаивала Пегги. – Должен, понимаешь! Это одно из самых старых деревьев в мире.
– Ну, в таком случае, конечно, посмотрю. Выйдя из машины, я услышал диковинную музыку – попискивала флейта, бухал барабан. Мы вошли через ворота в парк и увидели нависшее над церквушкой, защищенное надежной оградой Дерево. У меня дух захватило. Мало того, что оно оказалось на редкость высоким (хотя, по чести говоря, я видывал деревья и повыше), еще больше поражал его исполинский объем. Могучий конус шуршащей листвы венчал ствол немыслимой толщины; корни-контрфорсы впивались в землю, будто когти какой-нибудь легендарной хищной птицы – вроде птицы Рух из сказки о Синбаде. Я не знал истории Дерева, не знал, сколько ему лет и, однако, при всем моем невежестве, тотчас понял, что это – всем деревьям дерево. Оно обладало ярко выраженной индивидуальностью. Оно потрясло всех нас – всех, кроме Дикса, который бывал здесь раньше. Но и он смотрел на Дерево с благоговением; Дикс вообще неравнодушен к деревьям.
– Говорят, – сообщила Пегги приглушенным голосом, словно мы лицезрели святыню, – что ему три тысячи лет. Оно славилось своими размерами уже тогда, когда сюда пришел Кортес, недаром местные жители водили Кортеса к нему.
Я поглядел на вздымающуюся к небу зеленую громадину. Выходит, за тысячу лет до нашей эры здесь уже стояло молодое деревце…
Кроме нас под Деревом находились только престарелый слепой индеец в выцветшем тряпье и мятой соломенной шляпе – он извлекал из флейты какую-то леденящую кровь, диковинную мелодию, я сказал бы, восточного типа – да босоногий мальчуган лет шести-семи, который выбивал замысловатую дробь на барабане. Мы для них словно не существовали.
– Интересно, чем это они заняты? – спросила Пегги.
Судя по тому, что музыканты нас не замечали, они играли вовсе не затем, чтобы выжать из чужеземцев несколько песо.
– Бьюсь об заклад, они играют для Дерева, – сказала Джеки.
– Гром и молния! – воскликнул я. – А что, вполне возможно. Ну-ка, Пегги, попробуй узнать.
– По правде говоря, мне не хочется им мешать. – На Пегги в такие минуты всегда находила робость.
Случай помог нам: старик опустил флейту, вытер губы и замер, обратив лицо к Дереву. Мальчуган тоже устроил передышку и переминался с ноги на ногу, потупившись.
– Ну… Ну скорей же, спроси, – поторопил я. Пегги несмело подошла к индейцу и заговорила с ним. Когда она вернулась, лицо ее сияло.
– Он в самом деле играет для Дерева! Для Дерева!
– Вот видишь, – торжествующе произнесла Джеки. – Я так и знала!
– Но почему он играет для Дерева?
– Я не стала об этом спрашивать, – ответила Пегги. – Мне показалось, что это… ну, невежливо.
– Во всяком случае, их стоит записать, – сказал я.
Пегги достала из машины звукозаписывающую аппаратуру и, когда слепец поднес к губам флейту, обратил к Дереву незрячие глаза и снова начал играть, записала мелодию.
Может быть, он надеется, что дерево вернет ему зрение? Или играет просто потому, что это всем деревьям дерево? Ни у кого из нас не поворачивался язык спросить его. Наконец мы вышли из парка, сели в
