склизкий комок, а ладони вспотели.
Вокруг сгущалась туманная, студенистая ночь.
Тахгил оставалось только надеяться, что найгель видит в темноте изгородь лучше, чем она сама. Сперва он трусил легкой рысцой, потом перешел на галоп. Сидя у него на крупе, девушка так крепко приклеивалась к шкуре, что словно бы вливалась, вплавлялась в могучий костяк. Стена Фирзенхолта маячила спереди угрожающей черной громадой. Внезапно тело девушки оторвалось от коня, он резко взбрыкнул, вскинул круп — и Тахгил почувствовала, что летит по воздуху. Один долгий, словно бы застывший миг она парила между землей и небом, а в следующую секунду распласталась лицом вниз на упругой подушке листвы, что венчала живую изгородь.
Веточки снизу пружинили, впивались в тело. Тахгил подползла к краю и помахала рукой найгелю с уриском. Чуть не задев ее, мимо промчалось, пикируя, стремительное крылатое существо, тихонько прошипело что-то над ухом — то была Витбью. Резко взмыв вверх, лебедица сверкающей точкой исчезла во мгле небес. Девушка привязала к ногам кустоходы, нерешительно поднялась и огляделась по сторонам.
Вокруг тянулись многие и многие акры темных бархатистых дорог. Тени кустов на фоне ночного неба напоминали очертания города. Это и был город, воздушный город — только созданный без плана и смысла, без цели. А свалившись в канаву по обочине какой-нибудь из дорог этого высокого селения, можно было разбиться насмерть.
Назвать медленное и неуклюжее передвижение Тахгил по верхушкам кустов «ходьбой» можно было бы разве что с очень большой натяжкой. Она спотыкалась и шаркала ногами, как ребенок в отцовских башмаках или как преклонный старик, согбенный тяжестью лет. И почти ни о чем не думала — старалась выкинуть из головы все посторонние мысли. Вокруг клиньев, кубов, пирамид, арок, зубцов, лестниц и спиралей воздушного города порхали ночные существа: совы, летучие мыши и сладкоголосые лунные мотыльки, воспетые во множестве баллад, трепет их причудливо разукрашенных лазурных крылышек порождал тихую музыку. Время от времени появлялся и черный лебедь. В отличие от найгеля лебединая дева могла разговаривать на Всеобщем наречии, только когда принимала человечий облик, а превращаясь в птицу, эту способность теряла. За всю ночь Тахгил не получила от нее ни единой весточки, но само присутствие Витбью, несмотря на скрытую враждебность, подбадривало смертную девушку — и та с новым мужеством шагала по черным поднебесным тропам.
В зелень кустов вплетались пурпурные лозы благоуханного винограда. В зарослях можжевельника призывно алели ягодки — в этих краях они были вовсе не горькие, а сладкие и очень вкусные. Два раза — в полночь, а потом в час ухта — Тахгил давала лебединой деве привязанную к веревке флягу. Зажав веревку в сильном клюве, птица вскорости возвращала флягу, наполненную чистой водой из ручья. На рассвете девушка нашла себе уютный завиток, выступающий над основным уровнем кустов, и, спрятавшись за ним от ветра, прилегла отдохнуть. Зверьки, что объедали живые изгороди, как раз начали вылезать из ночных укрытий. Девушка с любопытством следила, как они, деловито щелкая челюстями, точно секаторами, двигались по зеленому настилу. Ей они не мешали — лишь так же деловито обкорнали подросшие побеги, ровнехонько обрисовав очертания ее лежащей фигуры.
Семь ночей продолжался этот утомительный путь. Семь ночей Тахгил ковыляла вперевалку на своих неуклюжих кустоходах. Звезды, луна, протяжные лебединые крики, вечная угроза Охоты, которая хоть и не показывалась, но давала о себе знать в отзвуках ветра… А еще — муки лангота, сны о Торне, столь яркие и живые, что девушка думала, уж не сошла ли она в самом деле с ума. Теперь, когда на пальце у нее уже не было защитного кольца, тоска и мука потери терзали бедняжку еще ужаснее. Силы постепенно оставляли ее.
Пробудившись однажды вечером, Тахгил обнаружила, что ее волшебная провожатая, приняв человеческий облик, пристроилась на верхушке куста, объеденного в виде трапеции.
— Тихоходная путница торжествует по праву, преодолев половину преграды, — сообщила лебединая дева. — Отсюда вдоль изгородей идет извилистая тропинка. Лебедь легко направит беспомощную бедолагу в нужную сторону.
— Беспомощная бедолага благодарит благородного лебедя, — в тон ей ответствовала Тахгил и, ухватившись за верхние веточки, начала неуклюже сползать вниз.
Спуск оказался легче подъема — земля притягивала девушку к себе, а упругие побеги задерживали падение, так что Тахгил благополучно приземлилась, пусть и не обойдясь уж совсем без царапин, но отделавшись малым. Внизу ее поджидали уриск и найгель.
— Снова привет, верные мои друзья, — улыбнулась Тахгил. В ее волосах — тех самых локонах, прядь которых все еще держала открытыми последние Ворота, ведущие из Эриса в Фаэрию — торчали запутавшиеся сучки, листья и веточки. — В добром ли вы здравии?
Крики ночных птиц здесь, внизу, звучали чуть тише, их приглушал высокий воротник из зеленого меха — застилающие небо высокие кипарисы. Зато громче стал шепот ручьев, что, журча, бежали вдоль подножия живых изгородей.
— В самом что ни на есть добром, — жизнерадостно отозвался уриск.
Втроем они двинулись далее, куда вела их лебединая дева — она снова и снова спускалась пониже, чтобы показать дорогу. Время от времени из-за зеленых стен раздавались веселые голоса, вспышки хохота. Из любопытства Тахгил остановилась и, раздвинув листву, заглянула в образовавшуюся щелочку. На бережку одного из каналов весело гуляли сьофры — мелкие духи пировали и катались по воде в сделанных из листьев лодчонках, напрочь не замечая, что за ними подглядывают. Та же, что стала мимолетной свидетельницей лесного пиршества, изумленно взирала неочарованным взглядом на сомнительные лакомства: усики бабочек, мякоть из камышовых стеблей, муравьиные яйца и мышиную шерстку, копченых уховерток и червяков, ушки мандрагоры и тушеные тритоньи бедрышки. Запивали сие великолепие хрустальным каплями росы, поданными в цветах магнолии.
Чуть позже ночь разорвал стук колес, усилившийся, когда путники прошли под навесом особенно густых ветвей, а потом постепенно затихший вдали. Раз или два из листвы вдруг высовывалось сморщенное старческое лицо, ухмылялось проходящим и пряталось снова.
Все кругом было такое одинаковое — одни и те же высокие аллеи, с обеих сторон обрамленные зелеными стенами, одно и то же звездное небо над головой, — что в скором времени девушке начало казаться, будто они идут в никуда, бесцельно бродят по кругу.
— Мы свернули в обратную сторону, — заявила Тахгил. — Я точно знаю!
— Именно, девонька, — согласился Тулли. — Но разве ты никогда не блуждала по лабиринтам? Никуда не денешься — приходится идти то назад, то в сторону.
— Но это же не настоящий лабиринт — а беспорядочные заросли. В них нет никакой логики. Однако мне остается только доверить выбор дороги лебедице. Тигнакомайре… Тигги — ты бы не мог снова повезти меня на спине, чтобы уж побыстрей?
Водяной конь согласился. И еще пять ночей она скакала верхом меж темнеющих изгородей. Но только на длинных аллеях найгель мог разогнаться в галоп — остальное время ему приходилось трусить рысцой по коротким отрезкам или переходить на шаг, огибая углы.
Невыносимая мысль!
Однажды вечером они добрались до места, где заросли цветущего винограда были особенно густы. Там, между травянистой дорожкой и нижними стеблями изгороди, лежали пять длинных каноэ из черной коры.
— Каналы, — сказала Тахгил. — Они текут прямо на восток или тоже петляют?
— Почти прямо, — ответил верный уриск. — Так говорит королева птиц.
— А как ты думаешь, хозяева этих каноэ не слишком разозлятся, если я позаимствую одно из них?
— Этого я сказать не могу. Я таких суденышек еще не видел. Не знаю, кто их сделал.
— Разве ты живешь не с начала времен?
— Так-то оно так, но путешествую мало. Я существо домашнее.
