— Ой, — сказала женщина, — Руслан, на них бандиты напали… Надо их вести к нам, надо их лечить.
— Может, они сами бандиты, — сказал парень, — ты, Люся, доверчивая очень.
Саша и Лева молчали и слушали, как Руслан и Люся спорят. Люся переспорила Руслана, и тот велел Саше и Леве вставать и идти за ними.
— Куда? — спросил Лева. — В ваш лагерь?
— Какой лагерь, — сказала Людмила, выпятив обиженно нижнюю губу, — у нас лагерей нет. В деревню нашу пойдемте, в Кистеневку. Ко мне домой. А утром в медпункт. Там вас заштопают.
— А Ненарадово отсюда далеко?
— Пошли, пошли, — сказал Руслан.
XII. 19 октября:
другой день из жизни поэта Александра П.
15.10
— Папа, я хочу учиться в Англии…
— Закончишь школу — поедешь. Я обещаю.
— Папа, я хочу сейчас. Меня тут все ненавидят.
Сашка был типичный мулат, толстогубый, курчавый.
Но дело не только в этом. Сашка был — толстый, близорукий, кроткий увалень и лодырь, ни к наукам, ни к спорту не способный. Его терзали б и в Англии, таких везде мучают. Сплошное горе. Анна тянула, не жаловалась. С дочерьми (от Кати) было полегче. Они обе были темные, но красивые, тоненькие, как статуэтки, умницы, отличницы, спортсменки, музыкантши; одна собиралась вот-вот замуж за перспективного норвежского лингвиста, другая пела в джаз-банде.
— Сашка, Сашка… Хочешь, я поговорю с мамой, мы тебя в другую школу переведем…
Что проку было учить сына «быть мужчиной», драться, давать сдачи? Сын был на это решительно неспособен. (Один раз посоветовал, сын послушался; сына избили. Больше не советовал.) Весь в мать. Гришка не такой. Жаль, что не было детей от Сони. У Сони — характер. Дети Сони пробились бы, нигде не пропали.
— Папа, лучше бы мне на свет не родиться.
Он сжался весь, как от удара. Губы его затряслись.
15.45
— Папа, что ты все смотришь на часы? Ты иди, если тебе нужно.
— Я не смотрю на часы. И я никуда не пойду. Обещаю: на будущий год ты будешь учиться в Англии. Или на исторической родине…
Его в этот дурацкий Камерун пятьдесят раз звали на ПМЖ, на днях опять из посольства приезжали, уговаривали… Сын засмеялся. Про Камерун — это у них была семейная шутка, набившая оскомину. Кажется, сын немного успокоился. Где взять денег, чтоб отправить его в Англию? Он и так должен всем: Петру, Пашке, даже живущему на зарплату Василию. Занять у Сони? Соня теперь вышла за мешок с деньгами…
Жаль, что он не мог вечно любить Соню. Жаль, что он не мог вечно любить Анну или Катю. Он не был даже уверен, что будет вечно любить Натали. Но пятый раз уж не женится, это он решил твердо. У них с Натали был сейчас относительно хороший период, спокойный. О Джордже давно и помину не было. Он знал, что у нее с этим Джорджем было — все. Но она всегда приходила ночевать домой. Он и за это был благодарен.
— Ты только никогда не плачь перед ними. Пожалуйста. Обещаешь?
— Угу.
Он отвез сына домой. «Хонду» оставил на стоянке.
Он изрядно опаздывал на встречу, но не хотел потом возвращаться, выпивши за рулем. Он так уже две машины угробил.
XIII
Люди в Кистеневке жили не бедно. Можно сказать — хорошо жили. Но благополучие их было совсем иного свойства, чем у обитателей села Покровского. Кистеневские отличались от покровских, как отличаются взрослые от детей, как северяне от южан, ель от березы, кошка — от собаки, как лунная полночь отличается от солнечного дня. Нет, кистеневцы не были бандитами — оружие, найденное в лесах, в блиндаже хранилось просто на всякий случай, — они были в сущности самые что ни на есть мирные люди, фермеры или, если угодно, — кулаки. Они были скрытны, звероваты, прижимисты. Они были отчаянны. За свое добро, в отличие от благостных покровских пейзан, кистеневские кому угодно могли порвать глотку.
Когда-то Кистеневка была одной из сотен вымирающих деревень, но лет десять тому назад (когда у людей еще были иллюзии) несколько семей молодых горожан и их холостых друзей и подруг решили строить на этой скудной земле новую светлую жизнь. Действительность довольно скоро развеяла их мечты о свете (у них не было волосатой руки наверху, как у Антона Антоновича Верейского, они были просто люди, то есть
Как во всех полузакрытых военизированных сообществах, чужих в Кистеневке не любили, но, как в любых сообществах, которыми правят неглупые люди, знали, что стоять на месте означает идти назад, и постоянно развивались, в том числе количественно, так что чужаки — если были трудолюбивы и без гонору — вливались в кистеневскую жизнь с завидной регулярностью; к тому же Саше и Леве повезло с покровителями: Людмила и ее семеро младших братьев, из которых Руслан был самый младший (все братья были уже женатые, один Руслан холостой), составляли пионерский костяк Кистеневки, ее старую аристократию, истэблишмент и политическую элиту. Родной их дядя — бывший моряк Черноморского флота — был председателем кистеневского товарищества. Муж Людмилы, прежний фин-директор товарищества, о позапрошлом годе пал от инфаркта в неравном бою с аудитором (место его в строю заступила старшая невестка Людмилы), и теперь Людмила была вдовая. Она очень любила своего мужа и чтила его память и лишь в последние полгода начала — очень робко — поглядывать на мужчин. Но…
— Левочка… Лев Сергеевич, что вы так плохо едите? Вам не нравится? Это диетическое… Хотите, я завтра мясо по-бургундски приготовлю? Мне вчера показалось, вы мясо не очень… Но я сделаю по- неаполитански, оно мягче…
Лева не знал куда деваться. Нет, Людмила была ничего… когда причешется и оденется как следует. «Плосковатая фигура, плосковатое лицо, плоскенькие мысли — но ведь…» (Лева совершенно не понимал характера Людмилы и не мог оценить склада ее ума, как станет видно из дальнейших событий.) И она не темная баба, даже не крестьянка, она бухгалтер, да не с техникумовским образованием, а с институтским, питерским. «И дом ее — полная чаша… Она Коэльо читает… Но как-то это все… Хотя…» У Людмилы была кошечка — серенькая, полосатенькая ласкуша… Обе — кошка и Людмила — с радостной и смущенной покорностью хотели признать в Леве хозяина. А Лева… «С другой стороны… С одной стороны…»
— Белкин, долго мы тут собираемся торчать?
— А чего не поторчать? — с набитым ртом отвечал Лева. — Тут спокойно. Милиции нет.
Это было не совсем верно: Кистеневка была довольно большая деревня — сто двадцать дворов, шутка ли, — и участковый милиционер здесь имелся, но он был одним из семи братьев Людмилы.
— Делать-то тут что?
Дом Людмилы был большой, уютный, «скромно обставленным» его, пожалуй, не назовешь. Поздние георгины в вазах клонили тяжелые головы. Серенькая кошка, жмурясь, сидела у Левы на коленях, он чесал ей шейку. Солнце косо светило в окно. Тишина была — слышно, как падает каждый лист. Дождей больше не было. Жара чуть спала. Дремотный был воздух, нежный…
— У них можно заработать.
Кистеневские действительно предлагали работу, причем не абы какую, а чистую, умственную: Леве — ветеринаром или учителем школьным, Саше — младшим экономистом. Оклады — как в столичных
