сравнение не идет с волшебным нарядом Салюте... И вся она такая необыкновенная. Интересно, что бы сказал Костас, если бы увидел ее?
— Ну, как тебе, Пранас? Нравится?
— Валюся у тебя очень красивая, честное слово, Костас, — сказал я и зачем-то вздохнул.
Вся наша изба вкусно пахнет праздничной снедью, а уж в горницу хоть не входи — там все это добро красуется на столе. Мигом потекут слюнки, а руки сами собой потянутся к скатерти. Я и не могу удержаться: то с одной тарелки отщипну кусочек, то с другой возьму самую малость.
— Ах ты, сластена, — качает головой мама. — Дождись хотя бы Костаса, тогда и сядем все к столу.
Вот и Костас. Гармонь через плечо. Значит, после гулянья первым делом сбегал домой, а потом уже к нам. Понятно, зачем ему двухрядка: посидит у нас, а после поспешит в соседнее село, к своей Валюсе, и там начнется вечеринка. На гулянье он не задерживался, потому что Валюся только представление посмотрела, а потом села со своими родителями в бричку и укатила. Ну а раз нет Валюси, то и Костасу на гулянье делать нечего. Я видел, он даже нос повесил.
— Садись, Костас, — отец пригласил гостя за стол. — Проверим, кто там засел в бочонке — мозгляк какой-нибудь или крепкий мужик.
— Ваше пиво, дядя, всегда валит с ног, с ним не потягаешься, — засмеялся Костас.
Он снял гармонь, положил на нее шапку и сел к столу. Мама хотела было усадить меня рядом с собой, но я увернулся.
— Хочу с Костасом! — заупрямился я.
— То-то друзья, водой не разольешь, — улыбнулась мама.
Сегодня все добрые, все приветливые. И мне тоже весело. И оттого, что побывал на гулянье и видел «Орлеанскую деву», и оттого, что к нам пришел Костас и я сижу с ним рядом. А еще я все время думаю про Салюте. Когда уйдет Костас, я тоже не останусь дома. Я тоже уйду. А куда — ага, знаю куда!
— Как тебе, Костас, театр понравился? Дева эта самая?
— Молодец девка, что и говорить!
— Во, во...
— Уж как мне жалко ее было, чуть не плакала, — вздохнула мама.
— Худо там все кончилось. Потому и называется — драма. Тут само слово это означает, тетенька, — пояснил Костас.
— Я и говорю, — кивнул отец. — Драма!..
От этой драмы я тоже чуть не ревел. Особенно, когда Орлеанская дева умирала, ведь ее сожгли. На костре.
— Как твоя матушка, Костас? — спросила у гостя мама.
— Ничего, пошевеливается... Бывает, под настроение, и веником угостит...
— Небось есть за что...
— Что вы, тетенька, я шучу... Мы с матушкой ладим.
Костас с матерью много лет живут вдвоем, отец умер, когда Костас был совсем маленьким. «Хороший у меня сынок, — говорит его мать. — Не лодырь, не шалопут... Что заработает, в дом несет...» Это верно. Костас — он такой. Я сам сколько раз видел, как он работает — быстро, ловко, с охотой. Только вот работа у него не всегда есть. Костас, как и мой отец, безземельный. Правда, при избе у него есть маленький огородик, и в огородике том растут подсолнухи с колесо величиной. Костас иногда дает мне такой подсолнух, и я потом целый месяц грызу семечки — отломлю кусок и вылущиваю. А вообще-то Костас ходит по деревням и делает самую разную работу: и на стройки нанимается, и канавы копает, зимой лес валит... А когда сидит дома, то все у верстака колдует: строгает кленовые планки, долго их зачищает, полирует, сушит и все нюхает, тычется в работу своим горбатым носом. Спросишь его: «Зачем?», а он только засмеется: «Я, Пранас, нюхом чую, звонкая ли выйдет гитара». Наверное, так оно и есть, потому что Костасовы гитары и мандолины нарасхват. За ними приезжают даже из дальних сел.
— Что ж, Пранас, подай-ка гармонь, ничего не поделаешь, — говорит Костас. Он уже как следует закусил и выпил пива.
Упрашивать меня не надо: живенько подскакиваю к стулу, убираю с гармони Костасову шапку. Пальцами чувствую холодок ее блестящих, скользких кнопок. Беру гармонь двумя руками сразу и осторожно несу своему другу.
— Чего изволите? Пранас, марш тебе, польку, вальс? — музыкант поворачивается лицом ко мне.
— Для начала сыпь марш, — ответил за меня отец.
— Открою окна... Пусть все послушают, — мама встала из-за стола.
Костас обнял гармонику, наклонил голову, притопнул ногой и растянул мехи. Гармонь ахнула, пальцы музыканта проворно забегали, нога упруго пристукнула в такт... Вся горница наполнилась музыкой, а той уже тесно в избе — рвется в открытые окна на улицу, туда, где так солнечно и так пахнет сирень, плывет над зелеными деревьями, взмывает под облака... Неужели такую музыку не услышит Салюте? Что вы, обязательно услышит. И подумает: «Ведь это, кажется, у Пранаса играют? Ну да, конечно, у него...»
— Вот так, — Костас сжал мехи. — Пойду-ка я дальше...
— Нам еще поговорить надо, Костас, — напомнил отец.
Он сегодня добрый, веселый. Давно не видел я его таким, может, даже никогда. Мы с мамой понимаем, почему он такой радостный: удачно сгонял плоты, хорошо заработал, всех нас приодел, кое-что даже на черный день приберег...
— Ты мне, Костас, как родной, — заговорил отец. — И всегда был, сам знаешь. Вот я и решил сказать тебе, что задумал... Вишь, лесоторговцы лес валят. И между прочим, гноить его не собираются, спешат продать... Хорошо платят плотогонам. Я и говорю: отчего бы тебе не попробовать с нами?
— Я работы не боюсь. Вы, дядя, знаете, — Костас сразу встрепенулся и подался весь вперед, к отцу.
— Стало быть, по рукам! Деньги и тебе не помешают.
— Да уж, вроде бы лишних нет...
Теперь Костас не скоро уйдет от нас. Будет сидеть, попивать отцовское пиво и разговаривать о плотах. Костас рад — не каждый день предлагают такую выгодную работу. Ого, сколько в деревне таких, кто хотел бы гнать плоты с моим папкой! Да он не всякого пригласит...
Я потихоньку выскользнул из горницы в сени, потом из сеней во двор и... прямиком к Салюте. Иду по улице, вдруг слышу:
— Ай да Пранукас! Кто же это так принарядил тебя? Одно слово: прынц! Поди-ка сюда, покажись!
Возле низенькой своей хибарки сидит Пятронеле. В самой лучшей своей юбке, в новом платке. Рядом прислонена ее палочка. Сидит под цветущей сиренью и греется на солнышке. «Старым косточкам, детка, все мало тепла, — говорит Пятронеле. — Греюсь, греюсь, а все равно зябну...»
— Сейчас не могу, бабушка Пятронеле, — говорю я. — Очень спешу. Я потом приду, в другой раз!
— Ишь ты, небось на гулянье бежишь?
— Уже, бабушка, ходил...
— Говорили, «Орлеанскую деву» покажут... Хорошо было?
— Очень хорошо, бабушка Пятронеле. Я вам все-превсе расскажу, только потом, ладно?
— Беги, пострел, беги уж... Кто там у вас так душевно играет?
— Костас...
Старенькая Пятронеле дотянулась до палочки и давай водить ею по траве... Тоскливое у нее житье: в деревне у нее никакой родни нет. Муж в пятнадцатом году пропал на войне без вести, Пятронеле ждала, ждала его, потом перестала, живет одна... Я иногда помогаю ей: то мешок травы с луга притащу, то корову загоню в хлев. А у тетеньки Пятронеле всегда найдется для меня «лисичкин пирожок», сдобный, с сахарной посыпкой. Но больше всего мне нравится с ней разговаривать. Пятронеле рассказывает замечательные сказки. Она сама их придумывает, таких нигде не прочитаешь, ни в одной книжке. Все про королей- королевичей, принцесс, про тридевятое царство, заморское государство...
Я и замешкался, не знаю, как быть. Ясно, Пятронеле хочет поговорить со мной, оттого и водит палочкой по траве, оттого и глядит себе под ноги.
