мировой войны, когда Азия расправляет плечи, сбрасывая колонизаторов, индийцы готовятся нанести решительный удар тем, кто сосал кровь из страны на протяжении столетий. Империалисты хотят разбить могучий народный гнев на два потока, столкнуть один с другим и утихомирить, пусть даже ценой гибели сотен тысяч людей. Андрею, попавшему между двумя потоками, в самом деле может быть туго. Но как ему помочь?
Уже несколько раз Калинников порывался на помощь Лаптеву, которого полюбил за непримиримую откровенность, за достойное похвалы упорство и настойчивость, однако сознавал, что это ни к чему, снова садился за стол, чтобы ежеминутно поглядывать на часы и ждать сводок с 'наблюдательного пункта'.
Как на войне, один из санитаров с биноклем в руке сидел на дереве и докладывал обо всем происходившем во дворе старого Ойяма. Был момент, когда в лагере подняли тревогу и схватились за оружие. Калинников пристыдил слишком воинственных медиков. Теперь положение, кажется, улучшилось: толпа разошлась, шум утих. И лишь Андрей Лаптев оставался один на один со смертью. Что же он сейчас делает?
Раздумье Калинникова прервал негромкий рокот автомобильного мотора, а следом за этим испуганный голос дежурного:
— Товарищ профессор!.. Товарищ профессор!
Калинников выбежал из палатки:
— Что случилось?
— Украли!.. 'Виллис' украли!.. Я стою, вдруг..
— Успокойтесь. Никто его не крал. Мисс Майя по моему разрешению поехала домой. Она просто забыла вас предупредить.
Калинников посмотрел вслед машине. Она, подпрыгивая на ухабах, с бешеной скоростью мчалась к плотине. В сумерках лучи фар то чертили по земле, то взбирались вверх, почти до облаков.
— Разобьется, чертова дивчина! — восхищенно сказал профессор. На миг на сердце стало тепло и приятно, будто он встретился вновь со своими юными годами и приветствовал их, как дорогих друзей.
В самом деле, разве ему, Калинникову, могло помешать чье-то запрещение, если бы речь шла о жизни любимого человека?.. Сейчас, когда поседели виски и тело донимают всевозможные болезни, можно соображать мудро и рассудительно. Он сделал это: уговаривал девушку, доказывал, запрещал. Если бы она подчинилась, похвалил бы ее разумом. Но сердце сказало бы: нет, не любит она Андрея!
А может быть, так было лучше? Какая-то горькая эта любовь — очень пылкая, способная на самопожертвования, но печальная, обреченная на вечное беспокойство. Ах, Андрей, Андрей! Почему ты не сдержал своего порыва в те минуты, когда сердце еще не опалило огнем?
— Михаил Петрович, — послышался голос с дерева. — Можно слезать? Уже ничего не видно. В хижине зажглась аккумуляторная лампочка, но кто-то сразу же занавесил окна.
— Хорошо, слезайте. У Лаптева, наверное, все в порядке. Еще долго стоял профессор возле своей палатки, бесстрастно поглядывая на яркие звезды, на вершины деревьев, которые вырисовывались на фоне неба дрожащими расплывчатыми силуэтами, и думал о том, как быстро проходит жизнь и подходит старость. Как-то незаметно для самого себя задорный кочегар Мишка Калинников превратился в опытного, солидного профессора, который, слава богу, живота не нажил, но уже поседел и лишился половины волос из буйного чуба. Тот Калинников, Мишка, раздувая ноздри, принюхивался бы сейчас к неповторимым запахам ночных джунглей, порывался бы куда-то в погоню за мечтой, как четверть столетия назад, когда перед ним в стамбульском тифозном бараке она явилась в исповеди умирающего академика. Тот Калинников, горячий и нетерпеливый, помчался бы сейчас к больной с твердым убеждением, что только его присутствие спасет ей жизнь.
Милый, смешной мальчишка! Он полагался только на себя, на свое мужество и самоотверженность и с большой неохотой отдавал даже малую часть тяжести, которая отягощала неокрепшие плечи. Может быть, поэтому у него и не хватило настойчивости осуществить мечту Федоровского о жизнетворных белках из жестких опилок и бурьяна.
Вот теперь, с опытом и знаниями, взяться бы за все сначала. Но — поздно. И кто знает, что лучше: горячий порыв солдата, врывающегося первым во вражеский окоп, или мудрая рассудительность полководца, который, сидя в надежном блиндаже, очень часто решает судьбу битвы.
И вновь мысль профессора вернулась к открытию академика Федоровского и к Сатиапалу. Обидно сознавать, что открытие, по праву принадлежащее Советскому Союзу, чахнет в руках человека, не способного довести дело до конца.
С мыслью о том, что нужно любой ценой заставить Сатиапала выполнить последнюю волю академика, Калинников и уснул.
Его разбудил негромкий звук автомобильной сирены.
Профессор схватился, и выскочил из палатки. Ему навстречу бежала Майя, а из 'виллиса' вылезал Сатиапал.
— Михаил Петрович, дорогой, как дела?.. Простите меня за своеволие… Я просто не могла… Где Андрей Иванович?
Девушка, очевидно, не уснула и на минутку. Ее черные глаза лихорадочно блестели, волосы растрепались, на одежде и на лице лежал слой серой пыли.
— Доброе утро, мисс Майя. Все в порядке. Я сейчас поеду к Лаптеву. Хорошо, что вы привели машину.
— Здравствуйте, господин профессор, — подходя, поздоровался Сатиапал. — Мы поедем вместе.
— Здравствуйте. Я полагаю, вам лучше этого не делать.
— Вы ошибаетесь.
— Возможно. Что ж — прошу. Мисс Маня, вы остаетесь.
Девушка умоляюще взглянула на отца, но тот отвернулся и пошел к машине. Через минуту 'виллис' выехал из лагеря.
Почти все время ехали молча, и только вблизи от хижины старого Ойяма Сатиапал сказал:
— Я хорошо знаю, что происходит в Калькутте. Именно для того, чтобы кровавая резня не повторилась здесь, я и приехал сюда.
— Будьте осторожны, господин Сатиапал!
Навстречу машине спешил высокий широкоплечий юноша. Он преградил путь к хижине и угрожающе спросил, обращаясь в основном к Сатиапалу:
— Кто такие? Что нужно?
— Нам нужно видеть русского врача, — быстро ответил Калинников, не желая, чтобы в разговор вмещался его спутник. Но тот пренебрег осторожностью.
— Я — Сатиапал и хочу поговорить с мусульманами Навабганджа. Но прежде всего мне нужно видеть больную.
— Нет! Уходи прочь, раджа! Ты не переступишь порога этой хижины! Хватит того, что натворила твоя дочь!
— Одумайся, глупец!..
Неизвестно, как закончился бы этот далеко не миролюбивый диалог, если бы на крыльцо не вышел Андрей Лаптев. Он молча, устало поклонился Сатиапалу, пожал руку Калинникову и тихо сказал:
— Хаким, успокойся. Ты ищешь врагов не там, где нужно.
— Как больная? — хрипло спросил Сатиапал.
— Немного лучше. Уснула.
— Я привез вам лекарство. Вот оно.
Андрей возражающе покачал головой и незаметным движением глаз показал на Хакима, который впился взглядом в сверток в руках Сатиапала.
— Вы убеждены, что пенициллин поможет?
— Да.
— Хорошо. На всякий случай знайте, что я буду здесь.
Сатиапал круто повернулся и пошел к машине. Калинников дружелюбно улыбнулся:
— Устал, Андрей?
— Очень.
