Я почти впал в бредовое состояние, и тогда кузен не выдержал. Он согласился пойти за милостыней.
Не знаю, сколько его не было в камере. Я находился в это время в отключке. Как выяснилось, «выход за город» окончился фиаско. Горожане не желали давать милостыню немцу, попавшему в затруднительное положение. Иноземцы и те презрительно фыркали и отворачивались.
Карл принес два вареных яйца и луковицу. Он по-братски разделил со мной скромную трапезу, но еды не хватило даже на то, чтобы приглушить обострившееся чувство голода.
Немного погодя, свалился и Карл. Мы лежали на сырой соломе, мечась в бреду, накрытые из жалости кожаной дерюгой. Организмы сгорали как свечки.
Но ситуация изменилась, когда я уже решил, что окончательно протяну ноги. Казалось, судьба наша окончательно решена. Однако в один погожий денек у нас появился покровитель, вернее, покровительница.
Кому-то это покажется странным, но женщины допускались в казематы практически свободно. Кое-кто даже подкупал охранников и проносил арестантам запрещенные вещи — в частности, чернила и письменные принадлежности. Однажды к нам по ошибке заглянула молодая монашка. Ее брата арестовали и поместили в крепость, женщина хотела навестить его с передачей, но случайно перепутала камеры. Увидев, что мы в тяжелом состоянии, монашка пришла к вечеру с едой и лекарствами. Петров не стал препятствовать.
Не знаю, чем она отпаивала, но мы почувствовали себя гораздо лучше. Руки стали послушны, я поднялся на ноги. Карл тоже быстро поправился. Мы были безмерно благодарны женщине. Звали ее Еленой. Черные одеяние скрывали фигуру и лицо, но чувствовалось, что монахиня не многим старше Карла. И за ним она ухаживала по-особенному, явно выделяя.
— Он похож на моего младшего брата, — сказала как-то раз Елена.
— На того, что сидит? — с сочувствием уточнил я, зная, что арестованный родственник монашки скоро пойдет на вторую пытку.
— Нет, другого. Тот, что арестован — старшенький наш, а молодшего Васей зовут, по фамилии Нестеров. Купеческие люди, мы. Его забрали в войска, и никто не знает, что с ним случилось, — вздохнула Елена. — Как бы плохого чего не произошло. Боязно мне.
Выяснилось, что армейское начальство не утруждалось отправкой похоронок родственникам рядовых чинов, разве что, если погибшие не происходили из знатных семей. Жена-солдатка могла годами не знать, что муж давно уже похоронен в сырой земле.
«Непорядок, — подумал я. — Если каким-то чудом, смогу вырваться из застенка и сделать карьеру в армии, вот, с чего стоит начать преобразования. Не должны люди томиться в неведении. Внимание к ним — основа любого успеха».
Прошло уже больше месяца с нашего ареста. Наступила осень. Зажелтели листья, пошли непрекращающиеся дожди. Влаги и сырости стало еще больше. О переменах в природе мы узнавали из редких прогулок по территории крепости, в основном, когда нас водили к отхожему месту. Другим развлечением было посещение церкви, находившейся на территории Петропавловской крепости. Хотя Карл и не являлся православным, ему очень нравилось там бывать. Выходил он одухотворенным и очень задумчивым.
По-прежнему мы просто сидели в камере, изнывали от скуки, радуясь как празднику приходам Елены или Леночки, как любовно стал называть ее Карл. Похоже, он действительно влюбился в благодетельницу. Он стала его отдушиной среди мерзких дней и ночей в опостылевшей хуже горькой редьки тюрьмы.
Допросов все еще не было. Я видел мельком Фалалеева, когда Петров конвоировал нас с Карлом к храму. Чиновник уставился на меня, сразу узнал, но почему-то припустил в другую сторону, будто я прокаженный.
Жизнь имеет обыкновение меняться, причем непонятно к лучшему или наоборот. Как-то раз меня все же вызвали из камеры. Сердце сразу екнуло. Прошлый допрос не раз снился в кошмарах. Я вскакивал в холодном поту, крестился и с трудом усыпал снова. Повторные пытки могли оказаться мне не по силам.
Но солдаты не повели меня к застенкам. Мы прошли по длинному коридорчику, вдоль которого находились восемь невзрачных конторок. За каждым кипела работа, шли допросы, писались бумаги. Как я узнал немногим спустя: в штате Тайной канцелярии, вместе с московским отделением, состояло всего двадцать с небольшим человек, включая писарей, протоколистов и катов. Тем не менее, казалось, что щупальца этого спрута раскинулись по всей России.
Меня ввели в просторный кабинет. За огромным письменным столом, уставленным предметами непонятного предназначения, восседал Ушаков. За спиной его горел камин, весело потрескивая дровами.
Он отпустил солдат и, не страшась возможного нападения с моей стороны, предложил присесть на лавку. Впрочем, Федор Иванович действительно ничего не боялся, поскольку мог в одиночку скрутить практически любого заключенного. За неимоверную физическую силу его не раз называли Ильей Муромцем. Если бы он захотел, то сломал мой хребет поперек колена.
— Небось, соскучились по нам, барон, — с улыбкой сказал Ушаков.
— Не очень, господин генерал, — искренне ответил я.
— Верю, верю, — закивал великий инквизитор. — И перестаньте обращаться ко мне как к генералу. Можете звать меня по-простому, Андреем, по батюшке Ивановичем
— Понял, Андрей Иванович.
— Вот и чудесно. Гадаете верно, с чего бы это роспросы ваши прекратились…
— Есть такое дело, Андрей Иванович.
— А ведь мы зря время не теряли. Покуда вы в камере прохлаждались, людишки мои совсем с ног сбились.
Хотел бы я, чтобы он сам бы так в камере «прохлаждался». Но губы мои лишь изобразили нечто вроде понимающей улыбки.
— И представьте себе — нашли массу любопытных вещей, — продолжил Ушаков. — По всему выходит, что, убив Звонарского, вы оказали императорскому дому значительную услугу. Туда ему, сукину сыну, и дорога.
— Что это может означать для меня и моего кузена, — спросил я, подавшись вперед.
— А вот тут дело сложное. Убивство ведь было, значит, должны вы какое-никакое, а всеж наказание понесть. Я буду думать над решением по вашей судьбе, а оно зависит от того, что вы решите для себя.
— Простите, Андрей Иванович, мне пока ничего не понятно. Что я могу решить в этой ситуации?
— Я сделаю вам предложение, от которого вы вольны отказаться.
— Что за предложение, Андрей Иванович? — пристально поглядел я на генерала.
— Нам нужны надежные, — он надавил на это слово, — люди. Много скверны и лиходейства творится в отчизне, наша цель выкорчевать все, чтобы даже семени не осталось.
— Хотите, чтобы я сотрудничал с Тайной канцелярией?
— Нештатно, нештатно, дорогой барон. Вы ведь наверняка стремились в Россию, чтобы сделать карьеру. Считайте, вам повезло. Я помогу вам, Дитрих: сделаю так, чтобы вас зачислили в списки, скажем, лейб-гвардии ее императорского величества Измайловского полка. Вы курляндец, вас примут с распростертыми объятиями. К тому же вы спасали поручика Месснера, а он был измайловцем, значит, любовь товарищей вам обеспечена. Более того, в моих силах добиться для вас офицерского патента и прохождения баллотировки. Организовать нужную вакансию в полку — весьма просто, — Ушаков произнес это так, что сразу стало понятно — чтобы внедрить меня в Измайловский полк [8], он не остановится даже перед убийством.
— И что я должен буду делать, служа в этом полку?
— Самой главной обязанностью будет пресечение смуты. Услышать, как кто шепчет крамольные речи, плетет заговоры супротив матушки Анны Иоанновны или приближенных ее. Более того: если кто-то покажется вам колеблющимся, подтолкните его к принятию решения, чтобы мы смогли взять голубчика, покуда тот не натворил немалых бед.
Понятно, из меня готовят информатора и… провокатора. «Достойное» начало карьеры, Игорь
