при часовне, но одноглазый Гена вежливо завернул его, намекнув на жесткий график. Пыляев убеждался в том, что сбои в запланированных программах Союза практически исключены. Следующим номером был намечен банкет в поместье Хрусталя. Открыв холодильник в лимузине, новобрачный утешился «Абу- Симбелом», слегка разбавленным водкой.
Ровно в шесть кортеж убрался со стоянки храма. Эдик скорчился в душноватом салоне, не обращая внимания на сидевшую рядом суку в люминесцентной шкуре. Вид у нее был самый невинный. А он чувствовал себя так, словно только что ему всучили в секс-шопе некачественный товар. В свете проносящихся мимо фонарей люди казались безумными елочными игрушками. Из приемника доносился неразборчивый скрежет индустриального джаза.
Потом горящие фонари стали попадаться заметно реже. Впереди чернели трущобы заброшенных районов. Заповедник люмпенов, а заодно – карантинный пояс. Территория нулевой ценности.
Пыляев тихо приветствовал усиливающееся разделение общества на прослойки не только в социальном отношении, но и в пространстве. Эксперимент коммунистов по смешению сословий был противоестественным и потому идиотским. Как обычно, все сводилось к насилию. Миллионы людей оказались выброшенными из привычной среды и внедренными в чуждую. В результате туповатых представителей рабоче-крестьянской массы раздражал любой персонаж «в очках и шляпе», а остатки недобитой интеллигенции чувствовали себя неуютно под прессом «гегемона» и приобрели устойчивый комплекс неполноценности.
Теперь передвижение из пригорода в центр наземным транспортом было похоже на прорыв блокадного кольца. Когда-то Эдик с Вислюковым, возвращаясь от девок по пьяной лавочке, сделали это вдвоем и без оружия, но затем машину Пыляева пришлось отправлять в капитальный ремонт. И только протрезвев, Эдик понял, как ему повезло – чуть ли не первый раз в жизни. Наверное, дело было в том, что рядом с ним находился патологически везучий человек и его удачи хватило на двоих. С тех пор Эд больше не экспериментировал.
К его разочарованию, Хрусталь тоже предпочел не рисковать. Молодожены и гости выгрузились на посадочной площадке вертолетных такси, окруженной серебристыми куполами спецназовских постов. Тут же околачивались рисковые водители наземных тачек в ожидании клиентов победнее.
Вертолет – не реактивный лайнер, и все же… Эдик хотел заявить, что не летает в принципе, однако сразу догадался: пощады не будет. Одно утешало: в случае катастрофы Союзу придется поискать другого придурка на роль самца-оплодотворителя.
В салоне «сикорского» Пыляев еще разок припал к рюмке и поймал на себе укоризненный взгляд Бориса Карловича. Мысленно послав тестя к черту, Эдик отвернулся и стал смотреть в иллюминатор. Зрелище было поучительное; оно наводило на возвышенные мысли о том, что все индивидуальные фобии – в сущности, пустяк и неизбежная закономерность на фоне тотального психоза.
Слева проплыл косой конус пепельно-желтого света. Прожектор полицейского вертолета последовательно выхватывал из темноты дымовые трубы, полуразрушенные элеваторы, башни с ослепшими квадратными глазами-окошками, ангары, фермы ржавеющих подъемных кранов… Огни горели и на земле, но лишь кое-где. Сияющая галактика центра осталась позади. Внизу был космос «новых диких». Те выползали на ночную охоту. Или «закинуться», если со жратвой и марафетом все было в порядке. В нескольких местах бывший проспект был перегорожен опрокинутыми троллейбусами. В боковых улицах передвигались тени. Все было припорошено снегом и заковано в лед.
Гигантский сборочный цех бывшего турбинного завода проплыл мимо, как затонувший «Адмирал Нахимов», на котором резвились утопленники. Сквозь дыры в крыше мерцал человеческий планктон. Судя по всему, сегодня там «шаманили». Мощный инфразвук настиг и потряс вертолет. На мгновение Эд ощутил,
Когда он разлепил непроизвольно захлопнувшиеся веки, под ним уже был «Грязный Рай» – квартал красных фонарей, пристанище опустившихся, стареющих проституток и неизлечимых наркоманов, мекка одержимых тягой на дно и последнее убежище «заказанных». Здесь действовал мораторий на убийства – круглый год, кроме ночи Рождества Христова. Рои фар и костры из чадящих покрышек обозначали базы байкеров-вайлдов, поделивших окраины на зоны влияния.
Тем временем в салоне вертолета разливали по бокалам шампанское. Пыляев отказался; этого никто не заметил, кроме Элеоноры. Она поглаживала его по руке, словно хотела успокоить. Он уже успокоился. Порой ему становилось невероятно легко – когда казалось, что самое худшее уже произошло. А тут к его услугам была целая пастораль упадка. Он до краев упился гнусным настроением эпохи, случайно уловил направление отупляюще-агрессивного потока массового сознания…
Выбора нет; никуда не денешься, что бы ты ни предпочел – мертвую стерильность подчинившихся системе или непрерывную агонию «отвязанных». В любой момент ты можешь отправиться в свободное падение, но должен знать, что оно наверняка будет последним. У смертельно больных на это обычно не хватает сил…
Пока Эдик извлекал из взрыхленного мозгового мусора и заново разжевывал высохшую жвачку подобных мыслеощущений, внизу появился другой полицейский кордон, за ним – аккуратные фермы, высасывающие оскудевшее вымя дойной коровы плодородия, и, наконец, самая чистая и престижная зона в радиусе двухсот километров от города. Притоны респектабельности; рассадники чести и совести; виллы искупивших грехи отцов; усадьбы Тех, Кто Знает, Куда Мы Идем. Сверху они казались такими незыблемыми и прочными, будто их фундаменты достигали центра Земли.
«Странный мы народ, – думал Эдик. – Взять каждого в отдельности – умен, образован, смел, силен, свободолюбив и обладает обостренным чувством справедливости. Короче говоря, почти гений – без всякой вонючей евгеники. Идеальный экземпляр для заповедника под названием «демократия»… Однако все вместе мы составляем тупое, трусливое и легкоуправляемое стадо овечек, которые пассивно отдаются любому сколь-нибудь наглому барану. Может быть, мы слишком умны? Вероятно, нам лучше немного отупеть – во имя восстановления оптимального баланса личности и общества?..»
И ему вдруг действительно захотелось стать милым, наивным и глуповатым, как комнатная собачка. Кроме того, не мешало бы научиться вилять хвостом…
Дом Бориса Карловича утопал в радужном сиянии. В спектре преобладало зеленое свечение фитотрона. Рядом с домом виднелось остекленевшее озеро. На стоянке выстроилась добрая сотня машин.
При появлении вертолетов муравейник у входа пришел в движение. Пыляев с радостью почуял, что попахивает грандиозной пьянкой. Тем лучше – легче будет затеряться в толпе. Он до сих пор чувствовал себя простейшим организмом под микроскопом.
Он вылез из вертолета, вглядываясь в толпу. Гена и лысый незаметно для всех подталкивали его сзади.
