Наибольшей ценностью считались уцелевшие патроны, но Упадочный, конечно, не мог похвастаться таким богатством. За бутылку, стоявшую сейчас на его столике, он рассчитался шестью яйцами, похищенными из соседского курятника (одно из них было подозрительно холодным и, возможно, «вражеским», однако бармен этого не заметил), и не знал, что будет делать в ближайшем будущем.
Протрезветь было равносильно смерти. За дверью забегаловки поджидали темные улицы, пронизывающий ветер, острые ножи «чистильщиков», пули безжалостного Начальника или, что хуже всего, убийственная депрессия.
Как во всяком индивидууме с тонкой нервной организацией, в Упадочном доминировали именно вредные эмоции и беспорядочные движения души, похожей на семейку пауков в наглухо закрытой банке. Поэтому он не на шутку страдал. Ему было не до стишков. Муза покинула его окончательно и бесповоротно. Эта ограниченная и ленивая бабенка совершенно неожиданно стала ярой активисткой добровольческого движения и даже возглавила элитный женский отряд, называвшийся «Матери – за чистое чрево». При этом сама Муза была бесплодной, как корыто.
Первое время Артемий думал, что оказался в относительной безопасности за ее широкой белой спиной, однако затем Муза вспомнила о его подозрительной встрече с мутантом, и в какой-то момент он прочел на ее круглом, румяном и глуповатом лице здоровое желание поковыряться в его животе кухонным ножичком. Он сбежал раньше, чем желание переросло в непреодолимую потребность.
С тех пор Упадочный появлялся у себя дома крайне редко и только для того, чтобы прихватить какое- нибудь барахло для последующего пропития. Вести себя приходилось с чрезвычайной осторожностью. Артемий начинал понимать, что чувствует крыса, живущая на помойке. Забегаловка «Тет-а-тет» стала его временной штаб-квартирой, а угловой столик – привилегированной ложей в том кошмарном маленьком театрике, где он намеревался досмотреть, наконец, последний акт человеческой комедии сквозь изрядно закопченные стеклышки зрачков.
Надо сказать, персонажей на сцене значительно поубавилось. Забегаловка была почти пуста. «Лот и дщери» уже не играли. Одну из «дщерей», контрабасистку, чистильщики выпотрошили третьего дня, обнаружив внутри двух эмбрионов «птенцов», а волосатый вокалист пал жертвой бутылки, метко брошенной каким-то попом-пропойцей в приступе белой горячки.
Так что в зале царили простор, полутишь, полумрак, полужизнь. Чадящие свечки и скрипящий ставень дополнительно нагоняли тоску. В дальнем углу мерцал чей-то «близнец», постепенно меняя цвет с нейтрального голубого на симптоматично розовый. Даже если бы Артемий захотел внять предупреждению, он не знал бы, куда деваться. Полностью безопасных мест не осталось.
Бармен вяло перетирал стаканы. Какая-то старуха расположилась у входа и жадно глотала объедки, выуживая их из помойного ведра. К ней подкрадывался краснорожий громила с многочисленными татуировками, подробно иллюстрирующими извращенную половую жизнь на «Лесной даче». На широком лице громилы было написано явное намерение навеки избавить бабульку от чувства голода. Бармен не вмешивался, хотя для собственной безопасности и держал под стойкой топор.
Упадочный догадывался, что может стать следующей жертвой здоровяка, и с беспокойством поглядывал по сторонам, прекрасно зная, что на халяву рассчитывать нечего. Он сочувствовал старушке, но не сильно. Лучшие свойства души были растрачены впустую в лучшие времена…
Его мутный взгляд упал на торговца дурью, известного под кличкой Пенек, которым Артемий ранее непредусмотрительно брезговал. В отличие от других тот выглядел так же жизнерадостно, как и прежде. Облик Пенька немедленно породил в воспаленном мозгу поэта целую вереницу странных образов, среди которых преобладал один, больше всего смахивающий на гибрид веселого лешего и бледной поганки.
У Артемия созрело решение столь же простое, сколь и очевидное. Если не на что купить выпивку, надо подсесть на дурь. И желательно побыстрее, пока не наступила беспощадная ясность, заставляющая неврастеничных поэтов мылить веревки или хвататься за тупые бритвы.
Артемий несколько раз согнул и разогнул указательный палец, подманивая к себе Пенька. Несмотря на устрашающе-дегенеративный вид, тот обладал потрясающим нюхом на клиента. А степень «зрелости» Пенек определял с точностью до минуты.
Он понимающе осклабился, обнажив кривые клыки, способные отпугнуть невинную девушку или медведя-шатуна, но на помощь Упадочному не спешил. У Пенька были свои соображения. Пусть теперь эти чистоплюи за ним побегают! Для торговца дурью наступили чудесные времена. Его никто не трогал, не бил, не забирал товар и не сажал в каталажку, а желающих «залететь» подальше отсюда было предостаточно. Пенек даже самостоятельно додумался до упрощенной технологии производства дури, суть которой состояла в замене дикорастущих мухоморов на гораздо более доступные шампиньоны. На качество нового, «экономичного» продукта еще никто не жаловался. Происходящее в городе Ине казалось настолько диким и запредельным, что порой трудно было отличить реальность от галлюцинаций. Впрочем, Пенек всегда утверждал, что никакой разницы и не существует.
Он выждал, пока пьяненький клиент сделал попытку встать и подойти. Увидев, что тот не вполне владеет ножками, Пенек сжалился и подсел к Упадочному за столик. Потом привычным движением сунул руку в штаны и спросил со значением:
– Лизнешь?
Артемий оскорбился и потянулся за бутылкой, чтобы трахнуть Пенька по черепу.
Тем временем тот успел извлечь на свет удостоверение личности. Между корочками обнаружилась невероятно древняя марка, с замусоленных краев которой давно осыпались зубцы. Марка сохранилась в относительно целом виде по единственной причине: Пенек настаивал, что это легендарный «черный Ленин», доставшийся его отцу от наркомана-филателиста, застреленного Заблудой-младшим. На одной стороне марки действительно угадывался полузатертый лобастый профиль с козлиной бородкой и надпись «4 коп.». Некогда темный фон полинял до неразличимой серости, но плодородный слой, очевидно, имелся, хотя и приобрел оттенок младенческого кала.
Раньше угощение подобным раритетом польстило бы образованному клиенту; теперь же – вряд ли.
– Ты чего мне грузишь, падла? – строго спросил Упадочный, снова хватаясь за бутылку.
– Вечный кайф, дубина! – нагло заявил Пенек и любовно погладил вонючий клочок. – Не жевать! – поспешно предупредил он, спохватываясь и отдергивая руку.
Даже Артемию в его упадочном состоянии стало ясно, что марку лизали до него неоднократно и, возможно, не очень здоровые люди. Судя по всему, Пенек просто бросил пробный шар – и мимо.
Упадочный выпустил из руки горлышко бутылки, отрицательно помотал головой, потом подождал, пока перед глазами перестало болтаться взбаламученное пространство.
