голубоглазую спросила, было ли ей наставника своего жалко, когда того замочили. Она насупилась и плечиками пожала.
– Боялась ты его, что ли?
– Он был строгим папой… – пробурчала девчонка, потупив взгляд. И больше на эту тему ни слова. Черт побери, каким же строгим надо быть, чтоб над твоим трупом слезу не пустили даже те, кого ты от верной гибели спасал?!
А еще я призадумалась, не будет ли со мной, как с монастырем тем, – я ведь тоже слабость проявила, слишком много на себя взяла. Не лопни теперь, пузырь дутый!..
Надолго мы замолчали. Я о своем мечтала, а голубоглазая быстро разговор наш забыла. Если бы я умела так легко забывать!..
8. ОН
Проснувшись от рези в глазах, я ощутил горячие следы этого дьявольского солнца на своих веках. Оно било прямо сквозь огромные прорехи в когда-то застекленной стене цеха. Зажмурившись, я порылся в рюкзаке и нащупал самый ценный для меня предмет на ближайшую пару суток – очки с закопченными стеклами. Напялив их на переносицу, я убедился, что даже самый яркий день очки превратят в сумерки. Наступало мое время. Время ночника.
Как я и предполагал, бродяги не спешили разбегаться. Стадный животный инстинкт заставлял их держаться вместе, но, к сожалению, у них были еще и вполне человеческие мозги. Ну, насчет шлюшонки понятно – у той все помыслы лишь о том, как уберечь детеныша и самой не сдохнуть при родах. Ох, детка, если бы ты доверилась мне, я доказал бы, что могу быть самым нежным и заботливым акушером и даже любящим папочкой – до тех пор, пока ты не выкормишь моего «сменщика».
А что? Может, и вправду прикинуться дневным олухом, сказаться знахарем – ведь я кое-что умею? Во всяком случае, от гриппа девка не сдохла бы, это уж точно!
Я повертел заманчивую мыслишку так-этак и отбросил на помойку, где валялись многие на первый взгляд гениальные проекты. Меня – с моей-то рожей! – девка раскусит через пять секунд. Сразу же видно – пуганая стерва. Пальца в рот не клади. Палец отгрызет, да еще ядом в рожу плюнет. И заразит чем- нибудь.
Я решил действовать медленно, но верно, скрываясь там, где я чувствовал себя комфортнее всего, – в тени. То есть на своей территории.
Мышка, честно отстоявшая предутреннюю вахту, на этот раз не стала завтраком для Барина. Увы! Вряд ли когда-нибудь сыщется полноценная замена моему котику. Я отпустил зверька, и он мигом юркнул в какую-то щель. Тяжело вздохнув по потерянному другу, я выбрался из комнатушки, приютившей меня на ночь. Искренне надеюсь, что больше не придется сюда вернуться. Поганое место. Слишком много металла и бетона – так много, что я не ощущал сырости, исходящей от глубинных слоев земли, запаха перегноя, квинтэссенции спрессованного миллионнолетнего праха. Может быть, потому и Барин погиб так бездарно… Но прочь сожаления! Впереди меня ждал сочный кусок плоти и самой жизни; надо только суметь укусить его и переварить с пользой.
Я предпочел лично следить за бродягами, чтобы выяснить новый расклад сил. Для этого мне пришлось подобраться поближе. Вскарабкавшись на ферму мостового крана, я мог видеть, как они копошатся внизу, и в то же время с моей позиции просматривался изрядный кусок прилегающей к цеху территории, заваленной всяким дерьмом и проржавевшим хламом. Тут были спрятаны три мотоцикла и сложенные палатки, а среди контейнеров стоял дурацкий автобус этой шлюхи.
Бродяги собирались в дорогу неохотно. Чувствовалось, что в отличие от меня им тут понравилось. Почему бы и нет? – ведь было сытно, весело, безопасно и надежно. Думаю, у каждого из них такие ночи случались очень редко. Так какого же дьявола они бросали все, включая друг друга, и отправлялись в путь, за каждым поворотом которого ждала могила?
Вот этого я не мог понять, сколько ни пытался. Если б не гнала крайняя нужда, я сидел бы тихо и не дергался. У меня была цель – продержаться как можно дольше. Кажется, у дневных другое правило в жизни: полезай хоть в пекло – лишь бы не скучать!.. Ладно, крошка, со мной тебе скучать не придется…
Самый молодой из бродяг помог девахе дотарабанить ее мешок до автобуса. Тяжелый мешок – должно быть, запаслась основательно. Я с удовлетворением увидел, что грубая рожа дульца исполосована багровыми следами когтей. Значит, именно этот ублюдок прикончил Барина. Отметины останутся надолго, если не навсегда. Я пристально наблюдал за ним. Вдруг сопляк увяжется за девкой? Тогда моя «работа» значительно усложнится. Но тем приятнее будет сделать ее.
На всякий случай я запоминал бродягу при дневном свете – лицо, фигуру, повадки, движения. Возможно, нам доведется встретиться снова лишь через много-много лет. Он выглядел достаточно ловким и быстрым, чтобы не сдохнуть раньше срока. А я должен буду узнать врага, как бы сильно тот ни изменился (и как бы сильно ни изменился я сам). Борода, шрам, протез – ничто не убережет его от моего глаза. Его дни были сочтены, сколько бы их ни осталось. Я не нарушаю клятв, иначе Черная Масья давно покарала бы меня за пустословие…
К моему огорчению, парень и девка дружески попрощались. По-бродяжьи – молниеносный переброс пальцев («ногти в вены») при рукопожатии, а затем он похлопал ее по выпирающему животу и приложился к нему губами.
До боли знакомый обычай – четырехкратный поцелуй «крестом». Воспоминание из другой жизни, подвернувшееся так некстати. Каково это – помнить двух матерей? А сколько их было на самом деле?..
Я следил за парочкой не мигая. Он оказал ей почтение. Ничего не скажешь, эта баба действительно заслуживала уважения. И я уважал ее. Но все равно убью, когда придет время.
Четверо бродяг отвалили на двух мотоциклах, а третью тарахтелку оседлал самый пожилой из всех – тот, что бренчал на гитаре. Гриф инструмента торчал у него за спиной, будто ствол или древко без флага.
Бродяга и его гитара… Оба были уже слишком старыми для дороги. Легкая добыча, удобрение для нового поколения. Деду явно пора на покой, а гитаре хватит мокнуть под дождем и трескаться под солнцем. Еще немного – и бродяга сломается первым. Самое время прибиться к караванщикам или торговцам и доживать свой век в относительной безопасности.
Кажется, девке пришло в голову то же самое. Она медлила, наблюдая за стариком. Даже на приличном расстоянии я без труда поставил ему диагноз. У него была болезнь, которую среди наших называли
