всюду и проходили сквозь меня. Энергия перетекала в этих полых нитях в обоих направлениях; её накопление или истечение определяло ритмы механических движений и сокращений. Борьба с этими слепыми осьминогами в вязкой темноте заняла лишь несколько незаметно промелькнувших секунд.
Кажется, мне даже удалось впервые в жизни применить ХИМЕРУ – я будто сунул руку в потусторонний гадючник, схватил за хвост чахлого тамошнего змеёныша, сам едва не обделался, однако отправил ХИМЕРУ по назначению. Первый опыт получился беспорядочным, почти случайным и страшноватым. Впрочем, результат меня удовлетворил.
Когда я снова обрёл обычное зрение, то увидел, что возле моих ног копошатся двое. И что-то в них было нарушено – может быть, ничтожная часть мозга, но это внешне незаметное изменение превратило охранников в слюнявых полуидиотов.
У меня же отчего-то была вывихнута рука в запястье и распухли костяшки пальцев. Кучер сбежал. Свидетели пятились в темноту. На бледных лицах я прочёл печальное свидетельство того, что перестал быть одним из них. Но разве я не хотел этого, разве не верил втайне в свою исключительность?!
Габриэль неслышно подошёл сзади и похлопал меня по плечу:
– Неплохо, Санчо. Ты делаешь успехи, сопляк.
Я и вправду был доволен собой, несмотря на то что оказался куклой, исполнившей простейшую роль, а кукловод вертел мною, как хотел. Но, может быть, когда-нибудь и я узнаю, за какие ниточки надо дёргать… Мне представлялось, что для этого требуется не столь уж многое – внутренняя безмятежность, равновесие, контроль.
Хозяин осмотрел мою руку и внезапно дёрнул так, что я зашипел от резкой боли. Габриэль осклабился:
– Ничего, заживёт. Поедешь со мной.
Я не мог править. Но, как выяснилось, кучеру не удалось уйти далеко. Дьявольский «луч» Габриэля настиг его и заставил притащиться обратно, словно шелудивого пса с верёвкой на шее. Он возник из темноты, бессмысленно вращая глазами и бормоча бессвязные ругательства. Однако привычную работу он делал исправно, чем напомнил мне куклу-автомат из отцовской коллекции. Заведённая кукла могла, например, исполнять цыганские романсы, а её клешни в это время сновали, передвигая шахматные фигуры или взбивая коктейли для гостей…
В общем, вскоре я развалился в уютном полумраке, утопая в таких мягких подушках, на которых мой огрубевший зад давно не сиживал. Карета катилась чрезвычайно мягко и плавно покачивалась, будто гондола, плывущая по каналам-улицам в слезящемся сиянии фонарей венецианского городского ландшафта.
Физически я чувствовал себя препаршиво и понял, что за каждый контакт с Силой придётся дорого расплачиваться здоровьем и временем жизни. Впрочем, жизнь без Силы уже казалась мне пресной и слишком безнадёжной. А тут во мраке словно забрезжил слабенький свет, к которому стоило брести хоть тысячу лет, чтобы в конце концов слегка отогреться. Я получил намёк на иное, посмертное существование, пусть даже и в нечеловеческой форме. Все-таки лучше, чем ничего.
В экипаже неизвестного толстосума имелся бар, набитый бутылками с разнообразным пойлом, которое, конечно, по всем статьям уступало божественному коньяку Габриэля (и не пробуждало воспоминаний), но тем не менее было дорогим и хорошо очищенным. Я налил хозяину лучшей водки в хрустальную рюмку, после чего наполнил собственный бокал. Этот финальный удар мог свалить меня с ног, и, кажется, я сам этого хотел.
Габриэль ловко опрокинул предложенную рюмку, одобрительно крякнул и выбросил рюмку в окно. Я поступил со своим бокалом так же, заново привыкая к широким жестам, совершаемым под старым девизом «После меня – хоть потоп!». Не так легко демонстрировать расточительство после многих лет нищеты, но я старался (а вдруг пригодится?), хотя не до конца вытравленный из меня эстет протестующе вопил.
Кроме выпивки, я нашёл в баре ящик с сигарами, чем не преминул воспользоваться. Отрезав кончик золотыми ножничками, прикурив от золотой зажигалки, вдоволь напившись ароматного дыма и стряхнув сигарный прах в инкрустированную малахитовую пепельницу, я начал думать, что судьба смилостивилась надо мной и решила компенсировать мне былые лишения. И даже ноющая рука не слишком донимала. Хозяин мог бы избавить меня от боли так же быстро, как раненого мальчишку, но почему-то не спешил это делать.
Я растёкся на подушках, расслабился совершенно, поддался ритму плавной качки, и все-таки глубоко внутри торчала малюсенькая заноза – я ожидал минуты, когда Габриэль снова окунёт меня в дерьмо с головой. Но тот, казалось, был целиком поглощён своими мыслями. Хозяин курил сигару и глядел на ночной город в узкую щель между кичливыми черно-золотыми занавесочками с гербами. По части знатности я мог бы дать сто очков вперёд любому из местных баронов, чьи предки покупали себе титулы в эпоху Великой Смуты. Но кем стали они? Солью земли. И кем стал я? Отщепенцем…
Мысль об этом раньше огорчила бы меня, а сейчас просто позабавила, потому что давно обесценилось все, ложно считавшееся важным. Я ничем не владел, но, кажется, чуть ли не впервые попытался обрести самого себя. Чужой экипаж вёз меня через чужой город; я уже находился вне закона; рядом сидел подручный сатаны, и собранные им кости мертвецов постукивали в темноте. А впереди меня ждала неизвестность. И значение приобретали не мелкая монета, вшивая постель и жалкий ужин, а жизнь, смерть и Сила. То есть все наконец возвращалось на свои исконные места.
…В ту ночь я и увидел с балкона гостиницы кобылу Габриэля, которая притащилась оттуда, откуда обычно нет возврата.
6
Я думал, что теперь мы будем вести себя тихо и постараемся не попадаться на глаза Миротворцам. Ничуть не бывало! Габриэль кутил вовсю, будто наступил канун конца света. И никто не посмел ему мешать. Все сходило ему с рук, даже угон кареты. А я начинал презирать себя за робкий способ жить. Хозяин давал мне неоценимые уроки, и плата за это – служба и слепая преданность – вскоре казалась мне весьма скромной.
Когда-то Рита слыла красавицей, но её редкостная красота обладала свойством губить и разрушать. Недаром ещё в цветущей молодости Риту окрестили Чёрной Вдовой. Всех своих мужей и многих любовников она свела в могилу, совмещая приятное с полезным. В результате она стала одной из богатейших женщин провинции. Она плевала на титулы, её интересовали только деньги и та власть, которая приобретается вместе с ними. Шёпот был последним в её списке добровольных жертв. На нем она поставила точку и вскоре после его смерти удалилась в монастырь. Впрочем, кое-кто до сих пор считал это мистификацией. «Не похоже на бешеную Риту, – говорили те, кто близко знал её. – Такие не успокаиваются, пока не окажутся в
