– Вам это имя ничего не скажет. – Ольга Всеволодовна зябко передернула плечами.
– Елагина Вероника Сергеевна, – произнес Ракитин хриплым, каким-то тусклым голосом, – бывшая невеста Никиты. Зина Резникова жила у нее в квартире. Оттуда она звонила нам, и даже была вероятность, что заедут они вместе.
– Когда это было?
– Давно. Утром.
Григорий Петрович выглядел плохо. И сразу, с порога, встретил Виктюка мрачным вопросом:
– Астахова – твоя работа?
– Твоя, – с улыбкой покачал головой Виктюк, – твоя, Гриша.
– С ума сошел? Не было на нее заказа. Что за самодеятельность?
– Это вместо спасибо? – Виктюк вздохнул и слегка нахмурился. – Ты знаешь, что к ней приходили из милиции?
– Знаю, – рявкнул Русов.
– А известно тебе, что к ней приходили дважды и после этого она ушла в тяжелый запой?
– Астахова? В запой? – ошалело заморгал Русов. – Ты, Феликс, что-то не то плетешь.
– Послушай, господин губернатор, будь любезен, выбирай выражения, – поморщился Виктюк.
– Извини.
– Да уж ладно. Так вот, Гриша, эта трезвенница, эта воительница очень не любила тебя. А что бывает, если к большому количеству информации добавить порцию крепко настоянной, многолетней ненависти? Адская смесь, бертолетова соль. Хорошо, что все это выплеснулось на мою бедную голову. На мою, а не на чью-то чужую. Ну представь, если бы вот так, спьяну, она разболталась бы не со мной, а, к примеру, с тем капитаном, который интересовался несчастным случаем?
– Подожди, Феликс, я не понял, ты ведь не был знаком с Астаховой.
– Вот и решил познакомиться. Ну так, из любопытства. Меня всегда интересуют фигуры, на которых слишком многое сходится. Астахова – главный редактор издательства «Каскад». Там печатались книги твоего Годунова. Астахова – тетушка несчастного Антона Сливко. И наконец, она же – твое давнее прикрытие в делах с Шанли. Понимаешь ли, Гриша, эти три прямые обязаны были идти параллельно и никогда не пересекаться. Мне как-то уютней жить по законам старой, классической Евклидовой геометрии.
– Что? – мотнул головой Русов. – При чем здесь геометрия?
– Гриша, ну ты же человек культурный, образованный, – засмеялся Виктюк, любуясь его растерянностью, – я имею в виду два способа восприятия пространства, две геометрии, Евклидову и Лобачевского. Согласно первой, параллельные прямые никогда не пересекаются. Это придает жизни определенную логику и соразмерность. А по Лобачевскому, все наоборот. Они берут и сходятся в какой- нибудь одной, самой неудобной точке. Вот как в случае с Астаховой.
– Да… я понял… – процедил Русов сквозь зубы и нервно закурил.
– Ну и хорошо. Молодец.
– Но все-таки Астахову я не заказывал, – произнес Русов уже чуть спокойней и жестче.
– Нет, Гриша. Ты сделал этот заказ, правда, в косвенной форме. Ты стал действовать по законам геометрии Лобачевского, у тебя пересеклись параллельные прямые, и в точке пересечения чуть не случился взрыв, который мог бы не одного тебя разнести на мелкие кусочки. Ты не нервничай, а думай. Оно всегда полезней. Астахову надо было убрать. И я это сделал хорошо, качественно. Между прочим, оплатил своими деньгами.
– Ладно, – не поднимая глаз, произнес Русов, – сколько ты хочешь?
– Вот, это уже теплее, – одобрительно кивнул Виктюк, – исполнителю я отдал двадцать. Ну а мои проценты ты знаешь.
– То есть ты хочешь двадцать пять тысяч? – тревожно уточнил Русов.
– Чтобы тебе легче было, я сразу назову всю сумму. Сто.
– Сколько?? Так, подожди, давай по порядку. – Голос Русова звучал уже совсем иначе, спокойно и твердо.
– Давай, – кивнул Виктюк, – вся комбинация с Годуновым пятьдесят. Учти, я делаю скидку. Тридцать за Астахову и двадцать за Резникову.
– Нет, стоп! – поднял руку Григорий Петрович. – Вот с Резниковой надо уточнить.
– А что уточнять? Ты же сам мне закатил истерику по телефону, требовал, чтобы я шел к тебе в квартиру, прощупывал ее. Кстати, щупать там нечего. Кожа да кости, – он усмехнулся, – сорок кило мелких неприятностей. Знаешь, такие всегда лезут не в свое дело. Примчалась в Синедольск, заморочила голову Веронике Сергеевне, потом жила в твоей квартире, продолжала капать на мозги твоей Нике. Ты думаешь, она хоть одно доброе слово ей о тебе сказала за это время? А если учесть, что она последняя, кто общался с твоим писакой, причем тогда, когда он уже владел практически всей информацией, разве можно спокойно отпустить эти сорок кило неприятностей бегать поблизости?
– Но твой придурок сделал это прямо на глазах у моей жены! – повысил голос Русов.
– Да? – Феликс Михайлович удивленно вскинул брови. – Это нехорошо. Ты считаешь, это снижает цену?
– Я считаю, что это было полным идиотизмом.
– Согласен. Жена твоя – женщина строгая. А где она, кстати?
– Не знаю!
– Вот это совсем нехорошо. Надо бы найти Веронику Сергеевну.
– Хватит, Феликс, – Русов легонько хлопнул ладонью по столу, – мне не нравится все это. Ты слишком много на себя берешь. Я, конечно, понимаю, ты у нас самый умный, самый осторожный, но всему есть предел. За Годунова я тебе действительно должен пятьдесят, и ты эту сумму получишь. Но что касается Астаховой и Резниковой, то я их не заказывал. Ты сделал это сам, по собственной инициативе. Не только для меня, но и для себя тоже. Так что о ста речи быть не может. Семьдесят. Ни цента больше. Завтра ты получишь свои деньги, и мы в расчете.
– Свои деньги я получу сегодня. Но не семьдесят, а сто, – ласково произнес Виктюк.
– Семьдесят. Прости, у меня нет времени. Завтра зайдешь за деньгами.
– Погоди, Гриша, – Виктюк тронул его руку, – не спеши. Еще два слова в память о Зое Анатольевне. Она была дама энергичная, умная, недобрая и очень тебя не любила. Но в одном оказалась права. Она предупреждала тебя, что не стоит заказывать книгу этому Годунову-Ракитину. А ты, Гриша, не послушал. – Виктюк сделал паузу, он не мог отказать себе в удовольствии молча понаблюдать, как меняется лицо его собеседника.
У Русова быстро забегали зрачки. Он густо покраснел. Лоб его покрылся испариной.
– Да ладно тебе, Гриша, – сочувственно улыбнулся Виктюк, – я ведь понимаю. Охота пуще неволи. Хочется, чтобы запечатлел тебя для потомков не какой-нибудь пошляк, а настоящий, известный писатель. К тому же у вас с ним давняя дружба, еще с юности. Но ведь ты опять подставил не только себя, но и меня, грешного, а главное, нашего с тобой общего друга, человека достойного, уважаемого, авторитетного. Я имею в виду Спелого. Одно дело, если сунулся на прииск по собственной инициативе какой-то твой давний недоброжелатель, а ты предпринял срочные разумные меры, чтобы его остановить, и совсем другое, если ты сам этого недоброжелателя туда пригласил. Очень захотелось тебе, чтобы твою сложную героическую жизнь пересказали интересно, ярко, захватывающе, а не кое-как.
– Прекрати! – заорал Григорий Петрович. – Знаешь, как это называется? Знаешь, что за такое бывает?
– Знаю, – скромно кивнул Виктюк, – за такое деньги платят. Большие деньги, Гриша. Видишь, как нехорошо получилось. Когда я придумывал и проворачивал комбинацию с долговой распиской, я был уверен, что делаю это для общей пользы, а оказалось совсем наоборот. Я сделал это во вред. Я самого себя подставил, и Спелого тоже. Очень это нехорошо, Гриша. Так меня еще никто никогда не обманывал.
– Ты не сумеешь доказать.
– Ничего, мне на слово поверят. И еще, – продолжал Феликс Михайлович, не отрывая от лица губернатора своих зеленоватых, маленьких, ласково прищуренных глазок, – я, пожалуй, попрошу Спелого
