вальс из «Щелкунчика».
Во дворе компания подростков пускала петарды. Грета задрожала от страха, стала проситься на руки.
– Ребята, подождите, не стреляйте, мне надо выгулять собаку, – попросила Вика.
– Хорошо, не будем! – крикнул кто-то из них.
Вика спустила Грету на снег. В ушах у нее все еще звучал вальс, и ей вдруг захотелось потанцевать, как когда-то, двадцать лет назад. Она отстегнула поводок. Грета принялась носиться, скакать и радостно тявкать. На Вику никто не обращал внимания. Она медленно, осторожно ступая по снегу, закружилась.
Подростки между тем гонялись друг за другом, заигрывали с Гретой, вопили, смеялись, кувыркались в снегу. Вика вдруг услышала, как они кричат хором:
– Холодно! Холодно! Теплее! Опять холодно!
Девочке завязали глаза шарфом, она шарила руками по метельному воздуху и повторяла:
– Отдайте шапку, гады! Она лее мамина! Отдайте!
Вика закрыла глаза и продолжала тихо кружиться под эти чужие голоса.
– Холодно! Холодно! Теплее! Еще теплее!
Вику обдало жаром. Она остановилась, открыла глаза, но ничего не увидела. От снега потекла тушь. Грета заливалась тонким отчаяным лаем.
– Тепло! Еще теплее! – хором вопили подростки.
Надо было вытереть глаза, но платка в карманах старой шубы не оказалось. Она видела перед собой смутный силуэт, но не могла разглядеть. Рука с бумажным платком прикоснулась к ее лицу.
– Что же вы больше не танцуете, Вика? – спросил Кирилл и осторожно вытер ей глаза.
– Спасибо, – она, наконец, увидела его, совсем близко.
– Помните, в семьдесят восьмом вы танцевали. Тогда это был вальс из «Щелкунчика ».
– Помню. Но тогда, как и сейчас, не было никакой музыки. Я просто напевала про себя. Почему вы решили, что это именно «Чайковский»?
– Не знаю. А почему вы испугались, когда я подошел к вам в церкви, на Рождество?
– Не знаю. Мне было очень плохо. Я всего боялась. Мне было так холодно.
– А сейчас?
– Не знаю.
«Опять врешь, – пискнул ехидный голосок у нее голове, – сейчас тебе жарко, как никогда в жизни ».
– Двадцать лет назад я умел неплохо вальсировать. Наверное, уже разучился, – он поймал ее руку, прижал к губам.
– Ничего, – сказала Вика, – мы попробуем.
Девочка с завязанными глазами нашла, наконец, свою шапку. Подростки захлопали в ладоши и закричали:
– Горячо! Горячо!
В заснеженном дворе, в центре Москвы, за пятнадцать минут до Нового года, странная пара медленно и неуклюже кружилась в вальсе. Никакой музыки не было. Ноги тонули в сугробах. Метель слепила глаза. У женщины по лицу растеклась тушь. Волосы слиплись от снега. Из-под старой короткой шубы торчал мокрый подол узкого вечернего платья. Мужчина был в одном свитере, в потертых джинсах, в домашних тапочках. Белая салюки Грета кружилась рядом. Нежные уши были похожи на крылья. Тонкие лапы попадали в три классические вальсовые такта и не проваливались в снег.
Теория вероятности1
Сидел Вадик Султанов совсем недолго, всего два года. Статья была хорошая, не позорная – мошенничество. Так что, можно считать, повезло. Поздней осенью 1990 года, с легкой душой, легкой пружинистой походкой вышел Вадик за ворота ИТУ. Жизнь только начиналась, и впереди грезилось много всего хорошего, приятного. Никаких следов на крепком молодом теле двухлетняя отсидка не оставила. Вадик, умный человек, наколок делать не стал. Во- первых, больно, во-вторых, уже не модно, в-третьих, мало ли с кем придется в бане париться, на пляже загорать, с какими девушками предстоит близко познакомиться?
Оказавшись в купе скорого поезда «Новосибирск-Москва», Вадик критически оглядел сначала самого себя в зеркале на двери, потом соседей. Собой остался доволен. Лицо открытое, глаза ясные, взгляд веселый. Что касается соседей, их вид обрадовал его значительно меньше. Две пожилые тетки, толстые, скучные, поедали жареную курицу, помада и жир размазались по их ртам, и рты эти болтали без умолку о всякой бабьей ерунде. Еще была широкая мужская спина, обтянутая тельником, на верхней полке. В общем, ничего интересного.
Ему казалось, что стоит сесть в этот московский поезд, о котором он мечтал весь последний год перед освобождением, и тут же злодейка-судьба преподнесет ему заслуженный подарок в виде одинокой длинноногой блондинки-попутчицы не старше двадцати. Он ясно представлял себе, как знакомится с девушкой, как они улыбаются друг другу и идут по узким коридорам в вагон-ресторан. Там белые скатерти, шампанское в высоких бокалах.
Два года он мечтал выпить шампанского. Чем ближе был срок его освобождения, тем отчетливей ощущал он легкую терпкую сладость во рту, быстрое щекотное покалывание пузырьков. Весь последний месяц у него ночами чесалось нёбо и чудился нежный звон хрусталя. Но выпить шампанского ему хотелось не в одиночестве, не из горлышка или банального стакана. Это можно было запросто организовать уже на вокзале, в Новосибирске. Нет, Вадик мечтал выпить именно в вагоне- ресторане, чтобы плыл пейзаж за окном, стучали колеса, чтобы напротив сидела красавица и стол был накрыт белой скатертью. И чтобы непременно бутылку принесли в серебряном ведерке, у официанта под горлом чернела бабочка, а от крахмальных салфеток, свернутых конусом, пахло утюгом и свежестью.
Этот первый, выстраданный, сладкий глоток обозначил бы начало новой жизни, в которой все будет красиво, ароматно, чисто и так вкусно, как никому никогда на свете не бывало.
Сколько Вадик помнил себя, он постоянно думал о еде и о разных напитках. Есть люди, наделенные уникальным слухом. Они могут напеть без единой фальшивой ноты любую мелодию и даже какую-нибудь симфонию, услышав ее всего один раз. Музыканты называют такой слух крысиным. А некоторые счастливцы наделены от природы поразительным чувством цвета. В языке австралийских аборигенов существует около двадцати определений зеленого. Канадские эскимосы, российские чукчи, финские саами умеют разглядеть и назвать на своих языках более двадцати оттенков белого. Для художников-импрессионистов прозрачный воздух состоял из бесконечной цветовой гаммы.
Бывший заключенный Вадик Султанов тоже обладал уникальным даром. Для него еда представляла собой целый мир, и в этом мире он поразительно тонко чувствовал не только вкусовые оттенки и запахи, но цвета и звуки. Шипение масла на сковородке, бульканье супа в кастрюльке, шепот пузырьков минеральной воды или шампанского, все звуки, которыми обычно сопровождается процесс приготовления и поедания пищи, складывались для Вадика в неземную музыку. На кухне, даже в зоне, даже в детском доме, где он вырос, Вадик чувствовал себя как меломан в концертном зале.
Из кухонь в детском доме и в интернате пахло пригорелой кашей и пресным гороховым супом. Кухонный запах на зоне причудливо переплетался с той особенной тюремной вонью, которая для чуткого носа невыносима. И все-таки Вадик умел унюхать сквозь испарения хлорки, карболки, грубого мыла, нездоровых нечистых тел простой, добрый дух хлеба, теплый пресный запах пшенки, рыхлый, влажный запах риса, аромат вареной капусты, для обывателя не самый приятный, но для Вадика вполне живой и содержательный.
На казенных кухнях в пищу не добавляли специй. Только соль. Первозданные запахи крупы, овощей, мяса, рыбы имели свою особую, диковинную прелесть. До того как он сел в тюрьму, ему доводилось бывать в ресторанах, в том числе и дорогих. Конечно, готовить там умели. Но, нюхая, разглядывая и пробуя разные блюда, Вадик всякий раз думал о том, что он мог бы приготовить ту же осетрину по-монастырски или котлету по-киевски значительно лучше. Допустим, в соус к осетрине муки надо добавлять совсем капельку и сначала прокалить на сухой сковороде до золотистого цвета, а потом остудить, подержать в холодильнике. С майонезом следует обращаться осторожней. Майонез сильная вещь, может испортить любое блюдо, особенно если замешан не на натуральном яичке, а на порошке и если уксусу много. А что касается киевских котлеток, тут весь секрет в панировке. Она обязана быть тонкой, почти прозрачной, такой, чтобы в сыром виде розовое куриное филе светилось сквозь нее, как солнышко сквозь перистое закатное облако, и, само собой, лучше брать не банальные толченые сухари, а манную крупу.
Эти и многие другие подробности Вадик даже не знал, он их просто чувствовал всей силой своего молодого организма. Откуда взялось в нем это чутье – непонятно. Родословной своей он не ведал, поскольку был сиротой, но догадывался, что в туманной череде его предков присутствовал какой-нибудь чудо-повар, гений кулинарной алхимии.
Между тем тетки, соседки по купе, все ели свою курицу. Какая это была курица и как они ее пожирали! Наблюдать это было настоящим мучением для Вадика. Жирная грубая кожа местами пригорела до черноты. Запах липкий, затхлый. Даже такие нежные части, как грудка и крылышки, выглядели серыми и жесткими. У Вадика щемило сердце. Он уважал курятину, а это было настоящее издевательство над благородным продуктом. Настроение у него заметно испортилось.
Мужик на верхней полке явно не спал, полосатая спина ворочалась, полка скрипела. Однако лицом к попутчикам он еще ни разу не повернулся. Наверное, ему тоже
