номеров Вика нашла в почтовом ящике, вместо письма, которое ждала, неизвестно от кого.
Газеты валялись на кухонном столе. Вике бросилась в глаза фотография ее отца. Она попыталась читать текст, но ничего не поняла. Между тем текст был написан отличным, ясным языком, остроумно, хлестко. Вся Москва зачитывалась очерками этого журналиста. Он был, правда, очень талантлив.
Строчки расплывались. Очерк сопровождался портретом автора. Вика его знала. Он часто бывал у них дома, на праздничных застольях произносил красивые тосты, рассказывал интересные истории и умел так смешно пародировать старика Брежнева, что все покатывались со смеху.
Впервые в жизни Вика по- настоящему горько, страшно заплакала. Раньше, стоило ей всхлипнуть, кто-то обязательно оказывался рядом, нежно вытирал слезы, гладил по голове. А сейчас некому было ее утешить. Пьяная мама спала на диване в гостиной. Только Грета смотрела на нее преданными глазами и слизывала слезы со щек.
– За что? Почему? – шептала Вика, судорожно всхлипывая, задыхаясь от слез.
Быстро и бестолково листая записную книжку, она пыталась найти номер, который можно набрать и сказать: «Мне очень плохо, пожалей меня ». Но не было такого номера. А ей почему-то казалось, что есть. Должен быть. Может, стерся? Или она забыла записать?
Уже не в первый раз у нее возникало странное чувство: есть кто-то, кто ее очень сильно любит и никогда не предаст. То она бросалась к почтовому ящику, то листала записную книжку, то вздрагивала, чувствуя чей-то взгляд. Это напоминало детскую игру «холодно- горячо ». Ты с завязанными глазами ищешь спрятанный предмет, а все кричат: «Холодно! Теплее, теплее, опять холодно, горячо!»
Пока было только холодно. Правда, однажды, когда она зашла в церковь на Рождество, ее вдруг обдало жаром. Какой-то парень подошел к ней, назвал по имени. Лицо его показалось ей смутно знакомым. Серые глаза, темно-русый ежик волос. Он был похож на военного или милиционера. Он был в штатском, но сквозь потертую дубленку на широких плечах как будто просвечивали погоны. Такому нечего делать в церкви. Значит, он явился, чтобы поймать ее с поличным. Комсомолка ходит в церковь, причем не на экскурсию. Молится, свечки жжет. Удобный повод, чтобы выгнать из комсомола, а потом из института.
«Горячо! Горячо!» – кричал отчаянный голосок у нее внутри.
Но Вика решила, что ей стало жарко от страха.
Душной ночью в кабинете Таджикской республиканской прокуратуры в центре Душанбе Кирилл сидел над кипой бумаг.
Звонил телефон. В трубке молчали. Отследить звонок было невозможно.
Тут, в Душанбе, земля не взрывалась под ногами, и стрельба звучала редко. Тут пока всего лишь молчали в телефонной трубке. Кирилл в составе объединенной группы работал по знаменитому «хлопковому» делу. Таджикская мафия действовала четко и грамотно. Она опутывала все слои общества, все властные и силовые структуры. Продуктивный страх, который спасал Кирилла в Афганистане, здесь постепенно превращался в панику. Там опасность была явной, мир четко делился на своих и чужих. Здесь каждый свой мог оказаться чужим и опасным. Паника была не смертельной, но тошнотворной, подлой. Особенно мерзко он почувствовал себя, когда взятку от лица мафии предложил ему его коллега, ближайший сослуживец, с которым они вместе воевали в Афганистане.
Инстинкт самосохранения – штука опасная. Ему верить нельзя. Он врет. Он заставляет бежать, драпать, сверкая пятками, прятать голову в зыбкий песок. За инстинктом следует паника, потом шок. Болевой шок – это смерть. Кирилл понял это еще в Афганистане. Пуля может и пощадить, даже если задето сердце, все равно остается шанс. Совсем слабый, но остается. Шок убивает сразу.
Капитан Серега Берестов погиб у Кирилла на глазах от пустяковой раны. Они продвигались короткими перебежками под обстрелом, и вдруг Серега рухнул, распластался на горячей чужой земле. Кирилл подполз к нему и тут же понял, что Серега мертвый. Но раны никакой не увидел. Потом оказалось, что пуля прошла под мышкой, едва задев мягкие ткани. Серегу убил болевой шок, прямое следствие инстинкта самосохранения.
А вот страху верить можно. Надо только научиться отличать его от паники, при которой дрожат коленки, пересыхает во рту. Настоящий, продуктивный страх заставляет сначала думать, а потом действовать. Не наоборот. Иногда обостренное чувство опасности становится единственной реальностью, на которую можно опереться.
За молчаливыми звонками последовали открытые угрозы. Телефонная трубка шипела и рычала. Кириллу обещали страшную смерть, долгую и мучительную, если он не остановится. Дело было уже не в хлопке. Кирилл имел несчастье получить агентурную информацию о том, что один из руководителей местного МВД, генерал, уважаемый человек, кавалер ордена Ленина, теснейшим образом связан с торговлей наркотиками.
Не хватало доказательств, и Кирилл добывал их с отчаянным, почти фанатичным упорством. Нет, не собирался он корчить из себя героя-одиночку, персонажа дешевого боевика. Он просто пытался восстановить свою модель мира. «Есть такая профессия – родину защищать». Фраза из старого фильма раздражала его все больше. Пафос скрипел на зубах, как песок. Чью родину и от кого он защищал в Афганистане? Что делал с Россией его героический дед, когда расстреливал крестьян и священников? Тоже – защищал? А его орденоносный отец, когда пер на своем танке по узким улочкам Праги? Кого защищал он? Кто его туда звал? Что касается отца, ответ очевиден. Литры водки, синяки и ссадины на лице мамы, и окончательный итог – два трупа на казенной даче. Убийство и самоубийство. Вот она, расплата за профессию.
Допустим, здесь, в Таджикистане, капитан Кирилл Петров защищает родину от мафии, от потока наркотиков. Но кому это нужно? Люди, отдающие ему приказы, кормятся из рук мафии.
И все-таки он пытался сохранить собственную модель мира, которая разваливалась, рассыпалась прахом. В его мире все должно быть четко и ясно. Свои – это свои. Чужие – это чужие. А промежуточных вариантов нет. Они сводят с ума, эти промежуточные, переходные варианты, выбивают почву из-под ног и опасны для жизни, как болевой шок.
Информатор погиб. Через пару дней Кирилл обнаружил взрывное устройство под дверью своей казенной квартиры. А еще через три дня по дороге на службу его сбила машина. Грязная черная «Волга» без номерных знаков на глазах у всей улицы на дикой скорости въехала на тротуар. Кирилл выжил, отделался несколькими переломами. Кроме него, «Волга» сбила молодую маму с коляской. Женщина получила тяжелую травму черепа и скончалась на месте. Пятимесячный ребенок чудом остался жив.
Как выяснилось позже, убийцы в «Волге» думали, что это его жена и его ребенок. Об этом Кирилл узнал уже в Москве, в госпитале. Его навестил старый товарищ, с которым они вместе служили в «Зените ». Товарищ назвал фамилию того самого генерала таджикского МВД и сказал, что неделю назад уважаемый орденоносец скончался прямо в своем кабинете от острой сердечной недостаточности. По одной из версий его отравили друзья-наркоторговцы, когда он потребовал вдвое повысить гонорар за свое высокое покровительство.
...Бабушка радовалась, что после Афганистана Кирюшу направили на работу в мирный город Душанбе. Там тепло и много фруктов. Конечно, ей бы хотелось, чтобы внук пожил с ней. Но с другой стороны, она боялась, что в Москве рано или поздно он познакомится с дочерью бандита Циркача, и тогда его ждут серьезные неприятности.
Она знала, что Кирюша влюблен очень серьезно. Каждый раз, когда он приезжал, сразу бросался гулять со стариком Диком. Долго пропадал во дворе. Или торчал на балконе с дедовским биноклем. Это выглядело нелепо. Взрослый мужчина, офицер, прошедший через настоящий ад, вел себя как мальчишка.
– Забудь о ней, – говорила бабушка, – разве мало хороших девушек? Да ты и не знаешь ее совершенно. Что она за человек? В такой семье приличного человека воспитать не могли! Она с детства общается с уголовниками, мать фарцовщица, брат был наркоман. Об отце и говорить нечего.
Он отворачивался. В эти минуты ему неприятно было смотреть на бабушку. Он не хотел слушать и делал вид, что не понимает, о ком речь.
Конечно, он все знал о семье своей рождественской девочки. Но уголовные подробности как будто не имели к ней отношения. Она существовала для него в сверкающем снежном облаке, и никакая грязь не могла ее коснуться.
Наконец, Вика поняла, что ни в чем не виновата. Просто дружба с ее отцом больше не является полезной и престижной. Даже шапочное знакомство с ним стало опасным. Правда, для того, чтобы до конца осознать это, ей надо было за год повзрослеть лет на десять.
Со стороны это было незаметно. Она выглядела отлично, держала спину прямо, улыбалась. Прочитала в каком-то журнале, что надо всегда улыбаться и повторять про себя: «Я сильная! У меня все хорошо!»
После нескольких вызовов на Петровку и допросов в качестве свидетелей, ушли старая няня и домработница.
– Ты прости, Викуша, – сказала няня, – я при Сталине страху натерпелась, больше не могу. К тому же внук у меня в партию вступает, ему старшего научного сотрудника без партии не дают, а там, на собрании, когда разбирают, мало ли что могут спросить? Сейчас опять так все строго стало, так строго...
– Конечно, баба Нина, я понимаю, – улыбалась Вика.
Домработница даже не попрощалась. Просто перестала приходить.
«Я сильная. У
