В Москве опять стало холодно. Март уже перевалил за середину, но весна как будто раздумала начинаться. К ночи небо совершенно расчистилось, высыпали яркие звезды. Волков вел старый черный «Мерседес» по пустому шоссе. Теперь он ездил только на этой машине, один, без шофера, без охранника. В последнее время ему вообще хотелось одиночества. Иногда он ловил себя на том, что думает вслух, разговаривает с Леной, воображая, будто она сидит рядом. Ему везде чудился ее тонкий силуэт, ее запах, ему мерещился звук ее низкого, глубокого голоса. Он считал дни до ее возвращения.
Сейчас, после долгого, тяжелого дня, наполненного встречами, переговорами, глупой музыкой и чужими, холодными ликами, он решил отправиться ночевать не в городскую квартиру, где ждала его Регина, а на дачу, в Переделкино. Ему хотелось тишины, покоя, последнего мягкого снега и чистого, чуть морозного воздуха.
Его познабливало слегка, но он не придавал этому значения. Он вел машину и произносил про себя длинный монолог, обращенный к Лене.
«Того, что я заработал, хватит нам с тобой на всю оставшуюся жизнь. У меня есть небольшой дом в Греции, на чудесном острове Крит, у самого моря. Мы будем жить там. А когда подрастет твоя дочь, мы отправим ее учиться в Америку или в Англию – куда захочешь. Мы состаримся вместе, мы не будем расставаться ни на день, ни на час, ты всегда будешь рядом. Ты скоро поймешь, что все ерунда и тлен по сравнению с моей любовью. Тебе только кажется, что твой муж любит тебя. Поверь, он утешится очень быстро… А я смогу стать хорошим отцом для твоего ребенка. Я уже люблю твою Лизу, потому что она – часть тебя… Сегодня я перевел приличную сумму в швейцарский банк, в один из самых надежных в мире. Это наши с тобой деньги, это наше будущее. Я оставлю жене Концерн, это главное для нее. Она тоже утешится. Ты не хотела, чтобы кому-то было больно из-за нас. Никому не будет больно».
Подъезжая к дому, он не заметил, что на втором этаже, в кабинете Регины, горит свет. Охранник, как всегда, дремал в будке. Кухарка вышла навстречу с улыбкой.
– Регина Валентиновна сказала, что не будет ужинать без вас, – сообщила она весело.
Он вздрогнул. Озноб усилился, к нему прибавилась головная боль и ватная слабость.
– Ну вот, – сказала Регина, поцеловав его в лоб, – у тебя температура. Ты все-таки умудрился подцепить этот ужасный грипп, хотя эпидемия уже закончилась. Давай-ка быстренько в постель. Людмилка, – крикнула она кухарке, – сделай чаю с лимоном и липу завари.
– Я думал, ты в Москве, – проговорил он заплетающимся языком.
– А я чувствовала, что ты поедешь сюда. Ну, пошли в постельку. Давай я тебя уложу.
На градуснике было тридцать девять. Регина сама сняла с него ботинки, стянула брюки, развязала галстук.
– Как же ты вел машину с такой температурой? Неужели не мог позвонить? Я бы прислала шофера или сама бы за тобой приехала.
Только сейчас он почувствовал, как ему плохо. Озноб сменялся сильным жаром, бросало в пот, ныли сразу все мышцы, болела кожа. Даже прикосновение тонкой простыни казалось неприятным, шершавым.
Регинина рука поднесла к его губам стакан с прозрачной, полной мелких колючих пузырьков жидкостью. Она была кисловатой на вкус.
– Что это? – спросил он, послушно выпив все до дна.
– Растворимый аспирин. Сейчас температура упадет, ты попробуй уснуть.
Она оставила гореть только маленький ночник и тихонько уселась в кресло у кровати. Когда зашла Людмилка с подносом, на котором стояли две дымящиеся чашки с чаем и с липовым отваром, она покачала головой и приложила палец к губам. Повариха удалилась бесшумно.
Через несколько минут он уснул. Во сне он дышал сипло и часто. На лбу поблескивали капли пота, рот был приоткрыт. В последний раз он болел так тяжело четыре года назад, и тоже гриппом. Тогда он вынужден был проваляться в постели дней десять.
«Ну что ж, – размышляла Регина, вглядываясь в его бледное, потное лицо, – это очень кстати. К тому времени, как он поправится, все будет кончено. Он не сможет помешать мне, ему будет не до этого. Он, как большинство мужчин, тяжело переносит высокую температуру, во время болезни так жалеет себя, что ни о чем другом думать не может».
– Леночка, – услышала она хриплый шепот, – Леночка моя… мне так плохо… Это наши деньги… там тепло зимой, море спокойное и чистое… помоги мне…
– Веня, – тихо позвала Регина, – ты слышишь меня?
– Мы никому не сделаем больно… никому никогда… они простят… кровь ушла в землю… это был не я, это был другой человек, из другой жизни… тайга шумит… море… банк очень надежный…
Регина поднялась из кресла, подошла к постели, склонилась над бледным лицом.
– Веня, я здесь, я люблю тебя, – проговорила она низким, грудным голосом и провела ладонью над его закрытыми глазами, не касаясь их.
Его веки задрожали и медленно приподнялись. Он посмотрел на нее красными, воспаленными глазами и сказал:
– Регина, не надо. Я не сплю. Иди к себе.
– Я лучше посижу с тобой. Может, чайку?
– Нет. Ничего не надо. Иди к себе.
– Хорошо, – кивнула она и положила руку ему на лоб, – по-моему, температура упала. Давай померим?
Он приподнялся на локте и взглянул ей в глаза.
– Скажи, зачем ты сделала пластическую операцию?
– Ну, здравствуйте! – улыбнулась она. – Можно подумать, это произошло вчера! Чего это ты вдруг?
– То твое лицо было лучше… Оно было родным для меня…
– Веня, оно было безобразно.
– Оно было настоящим. Я любил его. Зачем ты это сделала?
– С тем лицом нельзя было жить, – сказала Регина еле слышно.
– Нельзя жить с чужим лицом, с фальшивым лицом куклы. – Он откинулся на подушку и закрыл глаза. – Прости меня. Я не хотел тебя обидеть. Иди спать. Поздно уже.
– Регина Валентиновна, может, врача вызвать? – шепотом спросила Людмила, столкнувшись с ней в гостиной. – Говорят, этот грипп дает ужасные осложнения, и на сердце, и на почки.
– Я сама врач, – улыбнулась Регина, – сообрази-ка мне, пожалуйста, что-нибудь на ужин. Очень есть хочется.
– Полегче или посытней? – деловито спросила кухарка.
– Давай уж посытней. Мясо есть у нас?
– Свинина постная, парная. Я днем сегодня на рынок ездила.
– Вот и отлично. Сделай мне хорошую отбивную. И овощей побольше.
Была полночь. В ожидании ужина Регина закурила и взяла в руки свой сотовый телефон.
– Привет, Гришуля, – сказала она, набрав номер, – прости, что поздно. Не разбудила?
– Да что ты, Региша, время детское! – ответил бодрый фальцет.
– Слушай, Веня загрипповал. Температура сорок. Представляешь, целый день больной ходил, делами занимался. Сейчас вот лежит, потный и бледный, переживает, говорит, мог напортачить там с банковскими счетами. Ничего не помнит и переживает. Просил, чтобы я тебе позвонила. Ты посмотри завтра утречком, проверь по своим каналам, что там у него. Он вроде договор какой-то потерял, в общем, я сама не поняла. Я же в этом вопросе дура дурой. Ты уж проверь, ладно?
– Конечно, Региша, прямо завтра с утра все выясню и позвоню. А что, серьезно загрипповал?
– Я же говорю, сорок температура. Сейчас вот аспирином сбили немного. Ты ведь знаешь, какой это противный грипп, сам недавно переболел. Кстати, как чувствуешь себя?
– Спасибо, вроде оклемался.
– Ну и молодец. Значит, завтра утречком жду звонка. Ну, целую тебя, Гришуля. Инночке привет от меня.
Нажав кнопку отбоя, она сидела некоторое время, сосредоточенно глядя на пляшущие в камине языки пламени. Когда Людмила внесла ужин на подносе, зазвонил телефон.
