– Нет.
– То есть Дотошвили мог покинуть вашу квартиру в любое время после одиннадцати вечера, и вы ничего не заметили, не услышали?
– Я очень крепко сплю. Можно десять раз уйти и вернуться, я не услышу, – сказала Ляля, спокойно и внимательно глядя следователю Чернову в глаза.
– Дотошвили играл в казино?
– Да.
– И как, везло ему в игре?
– Ну, не знаю, как всем… То везло, то нет.
– Он проигрывал большие суммы?
– Не знаю. Мне он об этом не докладывал.
– Хорошо, – кивнул Чернов, – вы достаточно близко знакомы с Дотошвили. Как вам кажется, он азартный человек?
– Как все, – ответила Ляля, продолжая глядеть Чернову в глаза.
– Что значит – как все? Есть люди, которые вообще не играют в азартные игры, а есть такие, которые жить без этого не могут. Некоторые приходят в казино, долго не играют, наблюдают со стороны, а потом заводятся постепенно и просаживают целые состояния. Вы читали роман Достоевского «Игрок»?
– Достоевского? – удивленно переспросила Ляля. – А при чем здесь Достоевский?
– Действительно, ни при чем. Так, к слову пришлось… – улыбнулся Чернов. – Значит, вам неизвестно, какие суммы проигрывал ваш друг Нодар Дотошвили в казино «Звездный дождь», в котором вы работаете?
– Так я ведь работаю не в игорном зале.
Когда свидетельница ушла, Чернов откинулся на спинку стула и уставился на майора Кузьменко. Иван сосредоточенно разрисовывал фломастером сигаретную пачку.
– Значит, они решили свалить убийство на Князя, – задумчиво произнес он, не поднимая глаз от черных кружочков и закорючек, которыми покрывалась белая пачка «Кента». – Они хотят сдать нам Дотошвили и засветить Голубя. Слушай, а не сам ли Лунек распорядился кончить Калашникова? Предположим, казинщик стал скрывать от своей родной крыши часть доходов. Пожадничал, с кем не бывает? Лунек узнал и обиделся. А тут, очень кстати, подвернулся Голбидзе со своим наездом и дураком Князем.
Чернов покачал головой:
– Лунек кинул нам версию с Дотошвили как кость, чтобы мы грызли и никуда больше не лезли. И заметь, не самого Дотошвили, а только версию. Князя они сейчас выкручивают, как тряпку, где-нибудь на укромной даче под Москвой, в сыром подвале. Мы потом найдем труп. Это я тебе гарантирую. Там будет либо несчастный случай, либо суицид.
Глава 7
Егор Николаевич Баринов с детства не любил признаваться в своих болезнях, даже самому себе. Отменным физическим здоровьем он гордился как одним из главных своих достоинств. А болезнь – любую, даже самую обычную, безобидную, считал чем-то стыдным и унизительным.
Впервые он по-настоящему понял, что значит болеть, когда восемь лет назад его скрутил жесточайший остеохондроз. Сначала он не придавал значения ломоте в спине. Ну, мало ли, продуло, нерв застудил. Но когда позвоночник стал ныть нестерпимо и уже невозможно было прыгать на теннисном корте, скакать верхом и даже просто вертеть головой, он принялся спрашивать у приятелей и знакомых, нет ли у кого хорошего массажиста.
– Проблема в том, – объяснял он, – что у меня нет времени специально приезжать куда-то. Более того, сейчас я даже не могу сказать, в котором часу буду свободен завтра. А послезавтра – тем более. Мне нужен человек, который сумеет приезжать, куда я скажу и когда я скажу.
Он говорил так, словно это вовсе не его проблема, а того массажиста, который будет иметь честь обрабатывать его мускулистую спину. Ему порекомендовали отличную, правда, дорогую массажистку. Но разве можно скупиться, когда речь идет о собственном здоровье? Надо избавиться поскорей от этой пакости, и никаких денег не жалко.
Массажистка Света Петрова появилась в его кабинете ровно через двадцать минут после того, как он, набрав продиктованный приятелем телефонный номер и поскрипывая зубами от нестерпимой боли в позвоночнике, попросил ее приехать.
Высокая полноватая блондинка, дорого одетая, холеная, с той особой тяжеловато-царственной статью, которая бывает у крупных женщин. Лицо ее, несмотря на тонко и умело наложенный макияж, было слишком уж простецким, слишком никаким, чтобы он снизошел и взглянул чуть внимательней. Короткопалые руки с широкими ладонями, полными, крепкими запястьями оказались приятно теплыми и такими сильными, что при первых же разминающих движениях он невольно вскрикнул от боли.
– Ну что же вы так запустили? – ласково спросила она. – Придется потерпеть. Потом будет легче.
– Да вы не обращайте внимания, – ему стало неловко из-за проявленной слабости, – это я так, от неожиданности.
– Ясненько…
Егор Николаевич не видел ее лица, но по голосу понял, что она улыбается.
Позже он разглядел ее улыбку. У нее был большой рот, с полными мягкими губами. Физиономисты утверждают, что такой рот выдает натуру чувственную, безвольную, вполне добрую, но легко поддающуюся дурным влияниям. Все остальное в ее лице – небольшие светло-карие глаза, короткий толстоватый нос, низкий, чуть скошенный лоб, спрятанный под белокурой челкой, – было настолько неинтересно и незначительно, что ему потом иногда казалось, если он встретит ее случайно на улице, может и не узнать сразу.
После первого получасового сеанса ему стало ощутимо легче. Боль утихла, он с удовольствием повертел головой, сделал несколько наклонов и приседаний.
– Вот какой вы молодец, – сказала она со своей мягкой, неповторимой улыбкой и ловко спрятала деньги в сумочку, – только учтите, сеансы должны повторяться не реже двух раз в неделю. Это вам сейчас кажется, будто все уже нормально. Вы и правда запустили себя.
Через три дня он вызвал ее к себе домой. Было раннее пасмурное утро, он специально проснулся пораньше, чтобы выкроить полчаса на массаж. День предстоял тяжелый и напряженный. Боль не должна отвлекать его от серьезных государственных дел.
– Ну потерпите, потерпите, миленький, – приговаривала она низким воркующим голосом.
Он опять не мог сдержаться. Ему казалось, на этот раз еще больнее. Жена и сын были дома, завтракали на кухне.
Она как бы почувствовала, что не следует пока слишком стараться, и ограничилась лишь легкими постукивающими движениями. «Надо же, какая умница, – подумал он, – понимает, что при жене и сыне мне вопить неудобно».
Он опять не видел ее лица. Пока она не делала резких, разминающих движений, боль не отвлекала и можно было расслабиться. А расслабившись, он вдруг стал замечать, что иногда она нечаянно касается его голой спины своей большой, упругой грудью.
Под тонкой шелковой блузкой не было лифчика.
– Пап, мы ушли! – крикнул сын из прихожей.
– Счастливо! – отозвался он, не поднимая головы.
Они всегда уходили по утрам вместе. Жена отвозила сына в университет на своей машине.
Хлопнула дверь.
– А с женой что же не попрощались? – спросила она, переходя к более сильным, болезненным движениям.
– Все-то вы замечаете. – Баринов коротко застонал.
Было больно. Но массажистку Свету он уже не стеснялся.
Еще через два дня он вызвал ее к себе в рабочий кабинет. Было восемь часов вечера, он отпустил секретаршу. В старом здании академического института стояла гулкая тишина, только иногда где-то вдалеке, на другом этаже, звякало ведро ночной уборщицы.
– Вы прямо волшебница, – сказал он, укладываясь на диван в своем кабинете, – я постепенно забываю
