Калашникова?
– Тебе чего взять? – спросил Корнеев.
– А, на твое усмотрение, – махнул рукой Сиволап.
Игорь отдал ему камеру, а сам побежал к ближайшему ларьку. Он еще утром, когда они проезжали по переулку, приметил ларек, на котором было написано «Куры-гриль». Ничего ему сейчас не надо было от жизни, кроме этой горячей, мясистой курицы со стаканом сладкого крепкого чая.
Уложив камеру в машину, Артем не спеша обошел детскую площадку, внимательно оглядел забор. Он знал, стреляли из кустов. Да, вот отсюда лучше всего просматривается подъезд. Кустарник, огибающий полукругом детскую площадку, совсем не густой и не высокий. Чтобы хорошо спрятаться, даже в темноте, киллер должен был стоять за двумя старыми разросшимися акациями, у песочницы. Артем представил, как неизвестный с пистолетом стоял здесь ночью и ждал. Вряд ли кто-то мог его увидеть, а тем более разглядеть лицо в темноте. Ближайший фонарь висит над подъездом. Нет, все врет бомж Бориска…
Медленно повернув голову, Артем заметил маленькое черное окошко в сказочном детском теремке. Окошко было расположено достаточно высоко, под крышей домика и глядело оно именно туда, где стоял сейчас Артем и где пару дней назад ждал Глеба Калашникова неизвестный киллер.
Морщась от нестерпимой вони, Сиволап заглянул в детский теремок, пригнулся, зажал нос, вошел. Да, из маленького круглого окошка отлично просматривается то место, где должен был стоять киллер. Даже при полной темноте можно разглядеть силуэт, профиль. А полной темноты в московских дворах не бывает.
Внутри домика были прибиты к стенам две доски, низенькие скамеечки. Артем присел на корточки и, сам не зная зачем, посветил зажигалкой. Под одной из скамеек, в углу, лежал газетный сверток. Сиволап поддел его ногой. Это оказался смеситель, небольшой, никелированный, почти новый. Он был тщательно завернут в несколько слоев газеты. Вот он, бомжовский тайник, Борискина заначка.
Артем вдруг представил себе, как в полночь шарил хитрый бомж у забора, потом залез в сказочный теремок припрятать ценную находку от грозного ока сожительницы Сивки. Мог он заметить человека во дворе? Запросто.
А потом, пока возился в домике, в вонючей темноте, выглянул случайно в круглое окошко под крышей. Отличный наблюдательный пункт. Просматривается не только место у акаций, где стоял киллер, но и кусок площадки перед подъездом, и сам подъезд. Артем все это представил себе так живо, так ясно, что даже под ложечкой засосало от предчувствия шикарного эксклюзива.
Сиволап припал к круглому окошку, забыл о вони, о том, что успел вляпаться ногой в новом замшевом ботинке в кучу дерьма, которую кто-то наложил прямо посерединке сказочного домика. Он увидел, как подъехала машина. Белый «Форд» балерины Орловой. И в первый момент даже не сообразил, что она и правда подъехала, ловко вписалась между вишневым джипом и бежевой «Волгой».
Орлова вышла из машины и направилась к подъезду. Опомнившись, Артем выскочил из домика, в три прыжка настиг балерину, влетел на ступеньки.
– Екатерина Филипповна! Два слова! Я ничего не записываю! Только два слова, для меня лично! Скажите, вы кого-нибудь подозреваете?..
Орлова взглянула на него холодными карими глазами, шагнула в подъезд и захлопнула дверь у него перед носом. Щелкнул кодовый замок. Сиволап остался стоять на крыльце.
– Феликс Эдуардович? Вы?
– Да, Оленька, я. Не удивляйся и дай мне войти.
Оля отступила, пропуская Гришечкина в квартиру. Он быстро захлопнул за собой дверь.
– Оля, кто там еще пришел? – послышался голос Иветты Тихоновны из комнаты. – Это ко мне?
– Нет, бабушка. Это не к тебе.
Гришечкин огляделся. Господи, какая нищета! Какая страшная, безнадежная нищета…
– Зачем вы пришли? – спросила Оля, не поднимая глаз.
– Давай пройдем куда-нибудь. Мне надо с тобой поговорить.
Оля провела его на кухню, молча уселась на табуретку. Она прятала глаза, избегала его взгляда. Она никого не хотела сейчас видеть, и меньше всего – Феликса Гришечкина. С нее довольно было на сегодня беседы с этим вежливым майором. Больше всего на свете ей хотелось остаться одной.
– Как ты себя чувствуешь? – Он притронулся пухлыми влажными пальцами к ее руке.
Оля отдернула руку, словно ее ударило током, и ничего не ответила, продолжала сидеть молча, уставившись в одну точку.
– Оленька, где пистолет? – спросил Гришечкин.
– В ящике, – эхом отозвалась она.
– Отдай его мне, пожалуйста.
– Зачем?
– Его надо выбросить. Он не должен находиться в твоем доме. К тебе могут прийти с обыском.
– Из милиции? Они уже приходили.
– Как? Когда? – выдохнул Гришечкин и почувствовал, как взмокла рубашка под пиджаком.
– Только что.
Он немного перевел дух. Значит, обыска еще не было.
– Оля, это очень важно. Скажи мне, кто именно приходил, сколько их было, о чем с тобой говорили?
– Майор. Фамилию не помню.
– Кузьменко?
– Да, кажется. Он показал удостоверение, я запомнила, что майор.
– Он был один?
– Да. Он дал мне подписать вот это. – Она протянула повестку.
– Это ничего, Оленька. Ничего страшного. Ты только держись, девочка. Я знаю, как тебе сейчас тяжело, но ты держись. И слушайся меня. Кроме меня, тебе сейчас никто не поможет. Ты это понимаешь?
– Мне ничего не нужно.
Она едва ворочала языком. Если бы он знал ее недостаточно хорошо, то подумал бы, что она под наркотиком. Но какие могут быть наркотики? Девочка в шоке, в тяжелом шоке. Он пытался найти правильный тон, готовился к этому разговору уже два дня. Слишком долго готовился. Надо действовать, пока не поздно.
– Они тебя спрашивали, где ты была в ту ночь?
– Да.
– И что ты ответила?
– Я сказала, что с работы поехала домой.
– Умница, – слабо улыбнулся Гришечкин.
Значит, не так все страшно. Шок не настолько глубокий, если она сообразила, что нельзя говорить правду. Все поправимо. Все будет хорошо.
– Идите домой, Феликс Эдуардович. Мне надо побыть одной. – Голос ее зазвучал немного уверенней. – Завтра похороны, и я должна быть готова.
– Да, я понимаю. Я сейчас уйду. Только отдай мне пистолет.
Ни слова не говоря, она встала, вышла в комнату. Оттуда послышалось сердитое ворчание старухи, звук выдвигаемого ящика. Через минуту она вернулась, держа в руках небольшую плоскую шкатулку, оплетенную золотистой соломкой. Гришечкин открыл ее, заглянул внутрь и тут же закрыл, убрал в свой кожаный кейс, который стоял у его ног, прислоненный к табуретке.
– Тебе надо отдохнуть. Бабушка даст тебе поспать? – спросил он, стоя у двери в прихожей.
Она ничего не ответила, молча открыла ему дверь. Он вышел на лестничную площадку и почувствовал, что рубашка совершенно мокрая. Даже пиджак промок. Трясло как в лихорадке. Дрожали руки. Он подумал, что сейчас ему трудно будет вести машину.
– Феликс Эдуардович! Добрый день. – Майор Кузьменко широко улыбнулся и протянул Гришечкину руку. – Как удачно, что мы здесь с вами встретились.
Гришечкин вздрогнул, уставился на майора круглыми, полными ужаса глазами и, не говоря ни слова, открыл машину.
– Феликс Эдуардович, вы не узнали меня?
