На Антона вдруг накатило ощущение пустоты и одиночества. Он вспомнил, как в детстве его одного отправили на месяц в Болгарию, в детский санаторий на берегу Черного моря. Денис сломал ногу, у него был какой-то сложный двойной перелом, и он весь месяц лежал в больнице в Праге. Антону было семь, Денису шесть. Ни до этого месяца, ни после братья не расставались так надолго.
Антону в санатории не нравилось. Ему было одиноко и неуютно. Там отдыхало много детей из России, но он не мог ни с кем подружиться. Многие часы он проводил, стоя у высокого забора, втиснув лицо между металлическими прутьями и глядя на небольшое кукурузное поле, которое шло по обеим сторонам шоссе. И вот однажды он увидел, как бежит по шоссе мальчик лет шести, худой, маленький, с темно-русым ежиком волос. Он даже закричал: «Дениска!», стал протискиваться сквозь прутья забора. Мальчик подбежал ближе, засмеялся, крикнул что-то по-болгарски. Это, конечно, был не Дениска.
Чувство обманутости, брошенности, безнадежного сиротства долго потом не проходило. Оно так и осталось в нем на всю жизнь, где-то на самом донышке души. Когда у него, взрослого, бесшабашного, независимого, случались серьезные неприятности, а брата рядом не было, он опять на несколько минут превращался в семилетнего Антошку, втиснувшего лицо между прутьями забора и глядящего на кукурузное поле…
Он докурил до фильтра, поеживаясь, вернулся в комнату, нырнул под одеяло, прижался лбом к Ольгиному теплому плечу. Она что-то пробормотала во сне, повернулась, обняла его за шею.
«А может, и правда жениться на ней? – неожиданно подумал он. – Из нее выйдет отличная жена».
Но он тут же отогнал от себя эту дурацкую мысль и удивился, как сильно подействовал на него странный противный сон. Он ведь никогда не был суеверным, плевал на всякие приметы, предчувствия. Это Дениска верил в интуицию, в сны, в прочую мистическую муть.
Антон сам не заметил, как заснул. Никаких кошмаров ему больше не снилось. Проснулся он от телефонного звонка. Телефон стоял на ковре у тахты. Ольга, не открывая глаз, нащупала трубку.
– Да, здравствуйте, Ксения Анатольевна. – Она вопросительно уставилась на Антона. Он молча кивнул и взял трубку.
– Мама? Доброе утро.
Он не успел удивиться, каким образом мать разыскала его здесь, откуда узнала Ольгин телефон. Лицо его сильно побледнело, голова закружилась.
– Да, мама. Я сейчас приеду, – проговорил он совершенно белыми губами, положил трубку, вскочил с кровати, заметался по комнате, подбирая разбросанную по ковру одежду.
– Что случилось? – тихо спросила Ольга.
– Чушь какая-то! – закричал он ей в лицо. – Этого не может быть! Ты слышишь?! Этого быть не может!
– Антон, в чем дело?
– Какие-то идиоты позвонили, говорят, будто Дениска… Будто его…
– Что? – не поняла Ольга. – Объясни толком…
Но он уже вылетел вон, забыв зашнуровать кроссовки.
Невысокая прямая фигура появилась перед Ильей Андреевичем так неожиданно, что он даже не успел испугаться. Да и поздно было пугаться. Он знал: стоит ему сейчас рыпнуться, сделать любое резкое движение, и ему в грудь упрется темное пистолетное дуло или тонкое сверкающее лезвие финки.
Прохожих в переулке было мало, но все-таки были. Колченогая бабка с авоськой просеменила мимо, два подростка в широких приспущенных штанах промчались на роликах, молодая мамаша медленно катила коляску. Были люди вокруг, все-таки город, не пустыня, и время не позднее – семь часов вечера. Но Илья Андреевич знал: если что, не успеет он пикнуть, позвать на помощь.
Человек, стоящий вплотную к нему, убивал сразу, с первого удара. Ему даже оружие не требовалось для этого. Он владел моментальными смертельными приемами всяких сложных восточных единоборств.
Кличка Сквозняк появилась у него еще в детстве и прикипела, вероятно, на всю жизнь. Казалось, этот человек может проходить сквозь стены, возникать ниоткуда и исчезать в никуда.
Однажды Илья Андреевич стал случайным свидетелем разборки. Молодой бандит подозревался в воровстве у своих. Сквозняку кто-то стукнул, будто этот парень притырил по-тихому перстень с изумрудом, взятый среди прочих вещей в ограбленной квартире. До тех пор пока Сквозняк не выяснил правду, он и пальцем не шевельнул, стоял, заложив руки за спину, смотрел, как двое бандитов не без удовольствия обыскивают своего собрата.
Перстень был найден у парня в ботинке. Сквозняк совсем легко и незаметно саданул ребром ладони парнишку в живот. Удар со стороны даже не казался ударом, никто не успел понять, что произошло. Илья Андреевич стоял совсем близко, ему почудилось, будто быстрый ледяной ветерок пробежал по комнате.
Парнишка скорчился, лицо его приобрело какой-то смертельный синеватый оттенок. Он умер не сразу, а только через десять дней в больнице. У него была отбита печень, и врачи не смогли его спасти.
А перстенек оказался подделкой – дешевый желтый металл, зеленая стекляшка.
– Давай отойдем куда-нибудь, – прошептал Головкин, – а хочешь, можно вон в то кафе.
– Давай, – спокойно кивнул Сквозняк, – можно и в кафе.
Шагая с ним рядом по переулку, Илья Андреевич честно признался себе, что опять тянет время, каждая минутка сейчас на вес золота, ибо сколько этих минуток ему осталось, неизвестно.
В маленьком кафе не было ни одного посетителя. Они сели за столик у окна. Молоденькая официантка в туфлях на метровой «платформе» приветливо улыбнулась:
– Добрый вечер. Что будем кушать?
Илья Андреевич подумал, что вряд ли сможет сейчас есть. А вот выпить не мешает. Конечно, надо выпить. Водки.
– Нам, пожалуйста, водки, – сказал Сквозняк. Илью Андреевича передернуло, словно этот человек мог читать его мысли. Ведь сам Сквозняк водку не пил. Он вообще не употреблял спиртного.
– А на закусочку? – ласково спросила официантка.
– Салат, рыба, – пожал плечами Сквозняк, – принесите что-нибудь легкое, на ваш вкус.
– А горячее? – Девушка выжидательно переводила взгляд с молодого симпатичного посетителя на маленького, кругленького, какого-то нервного старикана.
– Да-да! – спохватился Илья Андреевич. – Мне цыпленка-табака, пожалуйста.
С горячим они просидят здесь дольше, хоть немного дольше…
– Цыпленка нет, – вздохнула официантка, – возьмите котлетку по-киевски, очень советую…
От слова «котлетка» у Ильи Андреевича немного потеплело на душе. Слово это было такое мирное, уютное…
– Да, мне котлетку, – радостно закивал он.
– А вам? – Девушка кокетливо склонила голову набок и довольно откровенно улыбнулась, глядя на молодого симпатичного.
Сквозняк всегда нравился женщинам. В его облике причудливо сочетались интеллигентность и вкрадчивая мощь, мягкая мужественность. Разумеется, интеллигентность была лишь обманчивой внешней оболочкой, за которой скрывался холодный, лютый зверь.
Илья Андреевич, как человек наблюдательный, заметил невинное кокетство молоденькой официантки и усмехнулся про себя: «Знала бы ты, детка, кому глазки строишь…»
Головкин опять пытался побороть внутреннюю панику, цепляясь за всякую мелочь, застревая на незначительных деталях. Все это были живые детали, они как бы отдаляли неминуемую развязку, создавали иллюзорную преграду между жизнью и небытием.
– Спасибо, девушка, мне горячего не надо. И водки принесите только для него. А мне апельсиновый сок, – говорил между тем Сквозняк.
– Что, совсем не пьете? – Девушка удивленно вскинула брови.
– Не пью. – Внезапно широкая улыбка вспыхнула на его лице и тут же погасла.
Официантка удалилась. Тяжелые, стального оттенка глаза уперлись Илье Андреевичу в лицо. Все, тянуть больше нельзя было. Мысленно перекрестившись, Головкин произнес:
– Деньги пропали. Собственно, поэтому я и задержался, пытался найти, сделать хоть что-то…
Он стал подробно рассказывать, как выкачивал из пражского филиала подопечного банка миллион
