если эти колготки могут стоить «ответчику» пары миллионов долларов и политической карьеры?
Алиса рассеянно слушала, кивала, улыбалась, прихлебывая горьковатый вишневый ликер. Она то и дело косилась на экран телевизора у стойки бара. Шла программа «Новостей». Бармен и несколько официантов смотрели на экран не отрываясь. Алиса не понимала ни слова на иврите, только разобрала название города Беэр-Шева, которое то и дело повторял ведущий. Это совсем близко, между Эйлатом и Иерусалимом. По мелькавшим кадрам было ясно, что произошел какой-то взрыв. Вероятно, в этой самой Беэр-Шеве…
— Наверное, пресловутые «новые русские», для которых вы строите особняки, ужасно привередливая публика, — произнес Деннис. — Трудно с ними работать?
— Трудно без конца слышать выражение «новые русские», — откликнулась Алиса. — У нас без него не обходится ни одна телепередача, ни один анекдот. Честно говоря, я не вижу в этом словосочетании никакого смысла. Люди, озабоченные исключительно проблемой денег, всегда одинаковы, во все времена одинаково скучные, пошлые и злые.
«Новости» кончились. Бармен переключил на Си-эн-эн. Там выступал политический комментатор. Официанты оторвались от экрана.
— Насколько я знаю, в советские времена такой проблемы в России практически не существовало, — заметил Деннис, — я имею в виду деньги.
— Ну, во-первых, при коммунистах никто денег не отменял. А во-вторых, было другое — привилегии, чины, знакомства. Но в конечном счете все сводилось к той же древней страсти добыть для себя мамонта пожирней. Если необходимо при этом кончить соседа-охотника — запросто. Если в пещере тухнет уже тонна мяса, все равно надо еще.
— Ну хорошо, а русское купечество до революции? Честность, благородство, верность традициям, меценатство, наконец.
— Миф. Сколько благородных купеческих детей швыряло семейные капиталы бандитам- большевикам…
— Да, я читал что-то. Савва Морозов… Алиса ничего не ответила. Теперь она не отрываясь смотрела на экран и даже поморщилась, оттого что Деннис все продолжал говорить и мешал ей слушать голос комментатора, который как раз рассказывал про взрыв в городе Беэр-Шева.
— Взрывное устройство было установлено в туалетной комнате управления полиции… — тараторил комментатор. — Компетентные источники утверждают, что чудовищный взрыв был всего лишь отвлекающим маневром. Настоящей целью террористов являлся известный биохимик Натан Бренер, похищенный из своей лаборатории через десять минут после взрыва. Пока ни одна из экстремистских организаций не взяла на себя ответственность за этот исключительный по дерзости и жестокости террористический акт, никто не выдвинул своих условий правительству Израиля и родственникам Бренера.
На экране появилась цветная фотография человека лет шестидесяти с крупным, тяжеловатым лицом и буйной седой шевелюрой.
— О господи… Натан Ефимович, — прошептала Алиса и прижала ладонь ко рту.
— Мам, ты чего? — встрепенулся Максимка.
— Алиса, что случилось? — подался вперед Деннис.
— Натан Ефимович Бренер, — она перешла на русский и обращалась только к сыну, забыв о Деннисе, — наш сосед по коммуналке. Ну, помнишь, я тебе рассказывала про Трифоновку? Дядя Натан и тетя Маня. У них был сын Сережа, мой ровесник. Мы с ним ходили в один детский сад и учились в одном классе. Они уехали в семьдесят восьмом в Израиль.
— Я помню, — кивнул Максимка, — ты рассказывала про Сережу, как вы на чердак залезали, как вас на катке поколотила малюшинская шпана…
— Простите, Алиса, Максим, — перебил Деннис, — я не понимаю, что случилось?
— Мама знает этого человека, про которого говорят в «Новостях», — с гордостью сообщил ему Максим.
— Алиса, вы знаете профессора Бренера? — Деннис уставился на нее так, словно услышал, будто она знакома с папой римским.
— Да, наши семьи жили в одной квартире в Москве. Я выросла вместе с его сыном, мы ровесники. Они уехали в Израиль, когда нам было по пятнадцать лет. С тех пор я про Бренеров ничего не слышала, и вот… Оказывается, Натан стал здесь профессором и его похитили террористы.
— Как это — в одной квартире?
— В общей. В Москве было много общих квартир.
— О, да, я слышал. Коммунистические квартиры, вроде общежитии. Наверное, такие квартиры были только в центре, в старых домах? — Деннис улыбнулся одними губами, глаза при этом оставались неприятно напряженными.
— Да. В новостройках только отдельные.
— Значит, вы родились и выросли в центре Москвы? А где именно? Дело в том, что я бывал в Москве семь лет назад, много бродил по центру.
— Район проспекта Мира. Трифоновская улица, — рассеянно ответила Алиса, только тот дом уже давно снесли.
Глава 10
Гамбург, июль 1979 года
Не чувствуя усталости, Карл пять часов подряд бродил по улицам шумного, яркого постового города, вглядывался в лица людей, подолгу останавливался у витрин дорогих магазинов. Он впервые в жизни попал «за стену», в другую Германию.
Все сверкало и переливалось, кипело огнями немыслимых реклам. Великанская бутылка кока-колы опрокидывалась над проспектом, из нее изливалась электрическая пенная лава. Настоящий белый дым поднимался в черное небо от гигантской сигареты электрического ковбоя. Ковбой курил и улыбался. Тысячи лампочек вспыхивали, меняя рисунок.
Над счастливым бессонным городом бесконечно прокручивались однообразные рекламные сюжеты. Чудовищный бело-голубой неоновый червяк выползал из тюбика зубной пасты на щетину великанской зубной щетки. Переливающийся огненный «Мерседес» несся по ночному небу. Внизу, в дорожной пробке, жалобно выли его разноцветные братья, казавшиеся игрушечными по сравнению с рекламным красавцем.
Карл вдруг почувствовал, что весь этот город под огненными картинками тоже ничтожный, игрушечный. Стоит зажмуриться, и он исчезнет, растворится в черноте приморской влажной ночи. Мир бюргеров, мясников и прачек, жадный, жалкий, ненастоящий. Декорация дешевого, бездарного спектакля, в котором играют не актеры, а марионетки. Автор пьесы давно сгнил в могиле, режиссер спился, валяется под забором на нищей окраине, кукловоды сошли с ума, и куклы дергаются в бессмысленном безобразном танце, словно больны пляской святого Витта.
Только сейчас Карл по-настоящему осознал, что имел в виду дедушка Фриц, когда говорил о торжестве прачек и мясников. Тусклый, благопристойный немецкий социализм кажется логичней и совершенней, чем этот свободный, яркий, наглый капитализм, с его хаосом и неоновой иллюминацией. При социализме плебейская серая масса знает свое место, подвластна порядку, воле хозяина, пусть тупого, недостойного, но хозяина. А здесь прачки и мясники сами себе хозяева. Это их мир. Это торжество их вульгарных, тошнотворно-пошлых идеалов.
Сложные чувства, философские размышления, навеянные огнями беспечного ночного Гамбурга, вовсе не расслабляли, не отвлекали Карла от основной цели его долгой прогулки. Наоборот, заряжали спокойной бодрой ненавистью и помогали сосредоточиться.
Блуждая с полудня до глубокой ночи по улицам, по ярким бессонным проспектам и тихим переулкам, вспоминая дедушку Фрица, презирая вместе с ним жалкий хаос бюргерского мира, Карл тщательно
