швейцарского банка в какой-нибудь надежный российский, я в этих делах ничего не понимаю, а также новое имя и соответствующие документы. Вы ведь собираетесь использовать меня в качестве свидетеля?
— Именно так, — кивнул Геннадий Ильич.
— Ну вот, — Бренер аккуратно намазал французский паштет на тонкий ломтик поджаренного ржаного хлеба. — Во всем цивилизованном мире существуют специальные программы защиты свидетелей. Если я откажусь выполнить ваши условия, меня убьют через пару дней. Если соглашусь и выступлю с заявлением, меня прикончат не позже чем через месяц мстители из МОССАДа. Семью моего сына вряд ли кто-то тронет. Вам в случае отказа будет достаточно моей смерти, МОССАД просто не рискнет, да и зачем? Сын за отца не отвечает. Но меня они прикончат непременно. Либо посадят лет на двадцать как предателя родины.
— Ну зачем же так мрачно? Понятно, что вернуться к прежней жизни и к работе на Израиль вы уже не сможете. Однако существуют другие варианты. Позже, можно будет найти доказательства, что вас все-таки заставили выступить. Когда информация о биологическом оружии станет известна всему миру и комиссия ООН посетит лабораторию в Беэр-Шеве, можно будет спокойно заняться вашими личными проблемами. Хороший адвокат без труда докажет, что вы действовали по принуждению, и тогда вряд ли вас кто-то посмеет тронуть. Побоятся еще одного скандала. Я должен знать главное. Когда все кончится, на кого, на какую страну вы бы хотели работать? Если на Россию — можно подумать и об этом варианте. Ваши мозги очень дорого стоят, профессор. Не забывайте об этом. И не смущайтесь, выдвигая свои условия.
— Вы не поняли, Геннадий Ильич. Я не хочу больше работать. Вообще не хочу.
— Да, этого я действительно понять не могу, — Подосинский развел руками. Вы один из лучших специалистов в мире, вы еще совсем не стары. Вы могли бы зарабатывать огромные деньги. Да и не только в деньгах дело. Ведь вы ученый, вы не сможете жить без своих исследований.
— Смогу. Очень даже отлично проживу, — усмехнулся Бренер.
— Ну, это сейчас вам так кажется. Вы устали, перенервничали, столкнулись с мрачной стороной жизни, о которой прежде не имели представления. Но когда все кончится, вы…
— Оно никогда не кончится, — покачал головой профессор, — вся эта ваша международная политическая помойка, сдобренная деньгами и человеческими потрохами, будет существовать вечно. Я хочу стать тихим московским пенсионером, играть в домино на бульваре, прибегать к открытию углового продмага и занимать очередь за свежей «Докторской» колбаской.
— В Москве давно нет очередей, профессор, — улыбнулся Геннадий Ильич, продмаги превратились в чистые красивые супермаркеты, в которых не меньше сортов колбасы, чем в любом супермаркете Нью- Йорка, Парижа или Тель-Авива.
— А «Докторскую» производят? — забеспокоился Бренер. — Или закупают всю колбасу у финнов?
— Производят, — кивнул Подосинский, — не хуже, чем двадцать лет назад.
— Ну хорошо, — вздохнул Бренер, — я куплю себе «Докторской» в супермаркете, заберусь на диван и буду смотреть футбол по телевизору, «Спартак» — «Локомотив». И еще буду читать книжки, на которые всю жизнь у меня не хватало времени. Пушкина хочу перечитать, всего, не спеша, с первой до последней строчки, с примечаниями, сносками, личными письмами, черновиками и набросками. Так же не спеша перечитаю Гоголя, Чехова, Бунина. Знаете, во время приключений, которыми я обязан вам, дорогой Геннадий Ильич, я пару раз чуть не умер. И вот представьте, меня теперь мучает одна странная мысль: вот умру, так и не перечитав спокойно, без спешки, мою любимую русскую классику. Впрочем, вряд ли вы меня поймете. Вы из тех, кто всегда спешит, и Пушкина только в школе проходили.
— Нет, почему? Я тоже иногда… правда, редко. Но бывает, перечитываю. Это успокаивает нервы и помогает отвлечься.
— Так вот, я тоже хочу отвлечься. Но не на полчасика перед сном, а на всю оставшуюся жизнь. Ну сколько мне еще осталось? Лет десять, спасибо, если пятнадцать. Этот последний драгоценный кусок я бы хотел прожить совсем иначе. Сидеть в кресле под торшером в маленькой московской квартирке, прихлебывать чаек вприкуску с карамелькой и смаковать строчки из «Медного всадника» или из «Капитанской дочки». А потом выйти погулять на бульвар, на Тверской или на Гоголевский. Знаете, особенно хорошо весной, когда совсем сходит снег, высыхает грязь, женщины надевают легкие туфельки, прорезываются первые листочки, крошечные, нежные, как молочные зубки у ребенка, и все кажется трогательным, беззащитным. А осенью есть короткий промежуток, обычно в конце сентября, когда еще совсем тепло, воздух прозрачный, ясный, как душа старика, который никому за свою долгую жизнь не сделал больно. Много света и покоя, грустная ясность ухода… Господи, о чем я? Простите, — Натан Ефимович, опомнившись, смутившись, взглянул в насмешливые черные глаза Подосинского, — я разболтался с вами. Вы человек деловой, вам четкость нужна. В общем, я хочу домой. В Москву. Это мое условие.
— Хорошо, — кивнул Подосинский, — я понял вас. Мы подумаем о таком варианте. А вы не будете скучать по сыну, по внукам?
— Разумеется, буду. Но что поделаешь? У них там своя жизнь. Они привыкли. Я не сумел, — Бренер допил свой остывший кофе, закурил, — ладно, давайте оставим лирику. Мне нужны гарантии.
— Какие конкретно?
— Ну хотя бы российский паспорт. Конечно, с другим именем.
— Это я вам обещаю. Сразу после ваших пресс конференций вы получите российский паспорт, мы решим ваши банковские проблемы. Как я понял, вы держите деньги в швейцарском банке, а не в израильском?
— Да, сын посоветовал перевести все туда.
— Ну что ж, это облегчит задачу. Вы удовлетворены?
— Пока это только слова, — покачал головой Бренер, — а мне нужны гарантии. Зачем вам возиться со мной, когда я уже буду использован? Фальшивые документы это дорого, хлопотно. Вы — человек занятой.
— Вы все равно остаетесь свидетелем, — улыбнулся Геннадий Ильич, свидетелем моего участия в этой операции. Видите, я откровенен с вами.
— Так откровенны бывают с кандидатом в покойники, — медленно произнес Бренер, — вам выгодно будет меня убрать потом, когда я все расскажу. Получится дешевле и надежней.
— Послушайте, Натан Ефимович, а такую простую старомодную вещь, как порядочность, вы совершенно скидываете со счетов? — спросил Подосинский, чуть прищурившись и внимательно глядя на профессора.
— Я вас не знаю. У меня нет оснований рассчитывать на вашу порядочность, быстро произнес Бренер и отвернулся, — однако, если я правильно вас понял, иных гарантий у меня нет?
— Поверьте, Натан Ефимович, мое честное слово — это серьезная гарантия. Это значительно надежней, чем вам кажется.
— Значит, мне остается верить вам на слово?
— Ну что же делать, — вздохнул Подосинский, — я не могу вам предложить других вариантов. Если вы отвлечетесь от своих недавних переживаний и подумаете, то поймете, что не так все страшно. Конечно, методы, которыми я действую, не совсем благородны. Согласен. Однако цель вполне гуманна. Я не злодей, не бандит. Я богатый человек, которому не безразличны судьбы других людей и целых стран. От гонки вооружения не выиграет ни Израиль, ни Ирак. Я не Прав?
— Вам, Геннадий Ильич, нет дела ни до Ирака, ни до Израиля. То есть судьбы этих двух стран и их затяжного конфликта интересны вам постольку, поскольку на этом можно наварить капиталец. Вы торгуете нефтью…
— Откуда такая осведомленность? — поднял брови Подосинский. — Вы читаете газеты? Увлекаетесь теленовостями? Возможно, вы видели мою фотографию и узнали меня?
— Ничего подобного, — покачал головой Натан Ефимович, — газет я вообще не читаю, телевизор почти не смотрю. Вас вижу впервые, хотя догадываюсь, что вы достаточно известная и влиятельная личность. Я сказал, что вы торгуете нефтью, просто потому, что это лучше, чем торговать оружием или наркотиками. Я всегда склонен думать о собеседнике как можно лучше, даже если собеседник заказал и оплатил мое похищение.
— Спасибо. Я тронут, — Подосинский слегка склонил голову, — надеюсь, вы понимаете, что в моей идее открыть миру секретные разработки смертоносных вирусов нет ничего злодейского? Средства не
