Блохина, – отрапортовал Илья и сделал паузу, благоразумно предоставив Берии объяснять, что такое спецлаборатория икс.
– Кто его туда определил? – спросил Хозяин.
– Слуцкий, – ответил Илья.
Абрама Ароновича уже не было в живых. По распоряжению Инстанции в феврале 38-го Слуцкого отравили подручные Ежова. «Правда» напечатала: «Умер на боевом посту». Хозяин не хотел огорчать зарубежную агентуру плохой новостью о расстреле начальника ИНО. Впрочем, огорчаться уже было некому, зарубежной агентуры больше не существовало. Через два месяца Слуцкого посмертно исключили из партии и объявили врагом народа, тоже в «Правде».
Разговор о Карле Рихардовиче длился целых десять минут. Берия предложил определить доктора Штерна преподавателем в Школу особого назначения (ШОН) при ИНО НКВД. В ШОН готовили разведчиков- нелегалов. Новый нарком восстанавливал порушенную разведку. Почти все преподаватели ШОН были расстреляны. А тут – настоящий немец, с чистым берлинским произношением, знакомый с тонкостями германской жизни. Зачем добру пропадать? Хозяин одобрил предложение своего нового наркома.
Илья сразу подметил, что, в отличие от Ежова, Берия соображал хорошо. Зверь, бандит, но не безумный жрец сталинского культа. Именно Берия посоветовал Сосо слегка притормозить, иначе скоро некого будет сажать и расстреливать. Для Ежова вся территория СССР была гигантским алтарем, на котором совершались ритуалы. Берия относился к стране как к воровской малине, то есть рационально. С его приходом заключенных из одиночек, где они гнили заживо на радость демону, стали отправлять в лагеря, чтобы рубили лес, добывали золото – на радость малине.
ШОН находилась в Балашихе, в двадцати километрах от Москвы. Туда ходили пригородные поезда с Курского вокзала. Карлу Рихардовичу предложили комнату при школе, но он попросил оставить его в квартире на Мещанской. Берия лично распорядился присылать за ним служебную машину с шофером. В школе Карл Рихардович преподавал немецкий, ставил произношение, устраивал курсантам воображаемые путешествия по Берлину и Мюнхену, постепенно приходил в себя после пряничного домика.
Трижды доктора возили ночью на Ближнюю дачу, где он развлекал Сосо и компанию рассказами о Гитлере, грызущем ковер, о напудренном морфинисте Геринге, о Геббельсе и его жене Магде – сколько у него любовниц, а у нее любовников.
После первого такого визита доктор изумленно делился впечатлениями.
– Я думал, они хотят узнать что-то серьезное, важное, а им подавай всякую дребедень. Кто с кем спит, кто гомик, какие у них там бабы… Вообще, эти веселые ребята мало чем отличаются от обитателей пряничного домика.
В январе Сосо был в бешенстве. Риббентроп полетел в Варшаву уговаривать поляков присоединиться к Антикоминтерновскому пакту, вступить в военный союз против СССР.
Впрочем, Адольф слегка подсластил эту пилюлю. Пока Риббентроп обрабатывал поляков, Берлин предложил Москве долгосрочный кредит в двести миллионов марок. Германский МИД сообщил, что для переговоров о кредите в Москву скоро прилетит советник Шнурре. Тот самый Шнурре, с которым когда-то встречались покойные Енукидзе и Канделаки.
30 января 1939-го в английской газете «Ньюс Кроникл» появилась разоблачительная статья о предстоящих переговорах между СССР и Германией. На следующий день перевод статьи напечатала «Правда». В комментариях говорилось о советско-германских переговорах как о великой победе советской дипломатии под руководством товарища Сталина в борьбе за мир.
По приказу Гитлера визит Шнурре в Москву был отменен. Спецреферент Крылов старательно цитировал в сводках дипломатическую переписку. Немцы недоумевали, зачем Москва, вместо того чтобы опровергнуть публикацию в «Ньюс Кроникл» или хотя бы промолчать, разожгла международный скандал и сорвала переговоры, которые планировались как секретные?
Сосо читал сводки и не понимал, что произошло. Требовал выяснить у немцев, где Шнурре? Почему до сих пор не прилетел? Посольство Германии вежливо извинялось и объясняло, что господин советник сейчас страшно занят.
Известие о том, что польское правительство отвергло предложение Риббентропа и никаких пактов с немцами против СССР заключать не будет, товарищ Сталин принял равнодушно и опять спросил о Шнурре.
В марте Гитлер вновь открыл пасть, но не стал ждать, когда кто-нибудь сунет туда очередной кусок, а принялся быстро доедать остатки Чехословакии. Демократические правительства возмущались, протестовали, подписывали коллективные декларации, предлагали созвать конференцию, собраться на совещание и через наркома Литвинова приглашали товарища Сталина во всем этом участвовать.
3 апреля французы передали Литвинову документ, добытый их разведкой. Распоряжение начальника верховного командования вооруженных сил Германии Кейтеля.
«Относительно плана „Вейс“ фюрер распорядился о следующем: разработка плана должна проходить таким образом, чтобы осуществление операции было возможно в любое время, начиная с 1 сентября 1939 года».
Кодовое слово «Вейс» означало нападение на Польшу.
Французские и английские представители явились в Москву, хотели заключить договор о взаимопомощи против Гитлера. Сталин поручил Ворошилову говорить с капиталистами. Не позвали Сосо в Мюнхен, вот пусть теперь беседуют с Климом.
Кроме Кагановича, последним евреем на высоком руководящем посту оставался Литвинов. Сосо долго думал и, наконец, догадался, почему не летит Шнурре. Он снял Литвинова, назначил наркомом иностранных дел Молотова и приказал ему поскорее очистить наркомат от всех оставшихся евреев.
Через несколько дней посол Шуленбург известил Молотова, что советник Шнурре теперь готов прилететь на переговоры. Сосо велел Молотову напомнить немцам, как они сильно обидели его в январе, и передать Шуленбургу, что советское правительство согласится возобновить торговые переговоры только после того, как будет создана политическая основа. Шуленбург просил объяснить, какой смысл вкладывает господин Молотов в выражение «политическая основа», но товарищ Молотов не мог объяснить. Насчет смысла товарищ Сталин указаний ему не дал.
Хладобойщик Мерекалов был отозван в Москву и назначен директором Научного института мясной промышленности. В Берлине уже вовсю шли переговоры с новым поверенным, Георгием Астаховым[17]. Он свободно владел немецким, был опытным дипломатом. Он внятно объяснил немцам смысл выражения «политическая основа».
От Астахова летели шифротелеграммы, дипкурьеры привозили толстые пакеты с развернутыми отчетами. Предложения немцев становились все конкретнее и заманчивее.
– Ну пусть он посмотрит на карту, – говорил Карл Рихардович во время их вечерних прогулок по московским бульварам. – Австрия, Чехословакия, Польша, Россия. Зачем ему война? Он только внутри своей сказки великий и всемогущий. Война это реальность, границы сказки рухнут.
– Сосо уже не понимает, что у его сказки есть границы, – отвечал Илья. – Для него сказка стала былью.
Однажды майским утром 1939 года Илья пришел на службу, достал из сейфа бумаги и разложил на столе. Дверь открылась. Александр Николаевич Поскребышев сделал несколько неверных шагов, рухнул в старое скрипучее кресло напротив стола. Толстые потрескавшиеся губы шевелились, Илья услышал хриплый шепот:
– А ведь он бьет меня! Схватит вот так за волосы, и мордой, мордой об стол.
«За волосы… – изумленно повторил про себя Илья. – Нет ни волоска, сколько его знаю, всегда лысый, голова гладкая, как бильярдный шар. Может, в святилище, в кабинете Инстанции, у него вырастает специальный чуб, чтобы Сосо мог схватить и мордой об стол?»
Илья налил воды, поднес к губам Поскребышева стакан. Александр Николаевич глотнул, уронил лицо на скрещенные руки, зарыдал тихо и страшно. По рукаву пиджака расползалось мокрое пятно. Илья достал из кармана платок, шепотом позвал:
– Александр Николаевич!
Поскребышев медленно поднял лицо, взял платок, вытер слезы, высморкался, выпил еще воды, прохрипел:
