– Да, все, все… дай папиросу.
Илья закурил вместе с ним. Сквозь дым они молча смотрели друг другу в глаза. Илья ждал обычного матерного залпа в портрет Хозяина, однако на этот раз Поскребышев не повернулся в сторону портрета, не произнес ни одного ругательства. Когда он заговорил, голос звучал спокойно, ровно.
– Бронку взяли.
Жена Поскребышева, Бронислава, была красавица, моложе его на пятнадцать лет. Полтора месяца назад у них родилась дочь Наташа. Илья знал, что родного брата Брониславы, врача кремлевской больницы Михаила Металликова, взяли еще в феврале тридцать седьмого. Сестра жены Металликова была замужем за сыном Троцкого.
– Исчезла Бронка. Я позвонил Берии. Он говорит: откуда я знаю? Может, с любовником сбежала, нашла кого покрасивше. Поиздевался всласть, потом сказал: задержана. Я к Хозяину, а он… – Поскребышев зажмурился, опять замотал головой. – Он, конечно, посочувствовал и говорит: ничего не могу, это дело НКВД. Да ты не беспокойся, Саша, мы найдем тебе новую жену…
Бронка, Бронюшка, за брата ходила просить Берию, все не может смириться… Молоко для Наташки сцедила в бутылочку и ушла, няньке сказала, вернусь скоро. Ну как думаешь, Крылов, может, отпустят, а?
Существо из ритуальной реальности, жрец сталинского культа, никогда бы не задал такого глупого человеческого вопроса. На такие вопросы в ритуальной реальности всегда один ответ[18].
Поскребышев не ждал от спецреферента Крылова лживых утешений. Глупый вопрос был всего лишь последним всхлипом в приступе рыданий. Кроме младенца Наташи, на руках Александра Николаевича остался еще один ребенок, пятилетняя дочь Брониславы от первого брака.
– Платок позаимствую у тебя, – произнес Поскребышев и тяжело поднялся. – Ты вот что, немца своего этого, Штерна, предупреди, Хозяин скоро опять вызовет его. Справка по торговым договорам готова?
– Конечно, Александр Николаевич, – Илья достал из сейфа папку, протянул, – вот, возьмите.
– Все проверил?
Лицо Поскребышева уже скрылось под обезьяньей маской суровой деловитости, но глаза еще жили. Когда он взял папку из рук Ильи, прошептал:
– Твою не тронет, главное, с детишками не спешите, пока на сцене пляшет, не тронет, понял? Вот пусть молча пляшет, и все.
Оставшись один, Илья распахнул окно, было трудно дышать.
Два года назад на премьере «Аистенка» Сосо улыбался и хлопал, когда Маша крутила свои фуэте. Теперь, кроме Аистенка, она танцевала на сцене Большого Куклу в «Щелкунчике», Зарему в «Бахчисарайском фонтане», Суок в «Трех толстяках», репетировала сразу несколько партий в новой постановке «Конька-Горбунка».
Илья стоял у окна, зажмурившись, вдыхал утренний майский воздух. В голове крутились разные доводы, почему жену Поскребышева демон слопал, а жену Крылова не слопает.
Крылов не входит в ближний круг. В отличие от Бронки Поскребышевой, Маша Крылова никогда не сидела за одном столом со Сталиным, не ездила на Ближнюю дачу, ее брат еще ребенок, а не кремлевский врач. Да, но ее мама – кремлевский врач, и однажды побывала на Ближней, вскрыла нарыв на ноге со сросшимися пальцами. Ну и что? Никаких родственных связей с Троцким нет. Можно подумать, что у всех, кого берут, есть родственные связи с Троцким. Бронка наполовину еврейка, наполовину полька. Маша русская. Хотя нет! Покойная бабушка, мама Веры Игнатьевны, была еврейка, то есть Вера Игнатьевна наполовину, Маша на четверть. У папы, Петра Николаевича, дед то ли поляк, то ли литовец… Но из артистов Большого никого не взяли даже в тридцать седьмом, а Маша уже солистка, и сейчас тридцать девятый…
Порыв теплого ветра ударил в лицо, звякнула форточка. Илья опомнился, тряхнул головой и прекратил эти бессмысленные споры с самим собой: возьмут, не возьмут, почему, за что. Искать логику в ледяном хаосе магического сознания демона Сталина все равно что заниматься гаданием, но не на пятаке, не на картах или кофейной гуще, а на мучениях и смертях сотен тысяч людей.
Он вернулся к столу, занялся очередной сводкой.
Ни одного советского агента на территории рейха не осталось. Информация о Германии, добытая разведками других стран, приходила через посольства этих стран в Москве, ее воровали или получали легально. Доклады послов и атташе, протоколы переговоров, официальных и тайных, подтверждали: сближение Сталина с Гитлером обернется катастрофой. Да в общем, не требовалось никаких подтверждений, достаточно было вспомнить события последних трех лет и взглянуть на карту.
У Ильи в голове постоянно звучало: «Если завтра война».
Пакт между СССР и Германией – война, без всяких «если». Спецреферент Крылов пытался донести эту простую мысль до сознания Инстанции через свои сводки.
Для кого он их составлял? Для Сосо? Но Сосо твердо верил: если они с Адольфом договорятся, Адольф после Польши нападет на Францию, на Англию, а на Сосо нападать не будет. Для товарища Сталина? Но товарищ Сталин уже кружился в ритуальном брачном танце с товарищем Гитлером.
Эпилог
За стеклом иллюминатора Габи видела леса, бесконечные равнины, темные пятна деревень, редкие ниточки дорог. После бессонной ночи слипались глаза. Она смотрела на блеклое, грустное, беззащитное пространство, по которому ползла крестообразная тень самолета, и думала: «В этом самолете летит война, в самолете фюрера летит смерть».
Никому из всей большой свиты Риббентропа не удалось поспать ни часа в гостинице в Кенигсберге, откуда делегация утром 23 августа вылетела в Москву.
Всю ночь Риббентроп вносил поправки и дополнения, исписал своим косым крупным почерком гору бумаг, требовал срочно соединить его то с Берлином, то с Берхтесгаденом. Когда говорил с Берлином, орал как бешеный. Если в трубке был Берхтесгаден, говорил тихим, сладким голосом:
– Да, мой фюрер… непременно, мой фюрер… вот этот вопрос я бы хотел уточнить, если позволите, мой фюрер.
Трубка в его руке дрожала, и было слышно, как в трубке орет его фюрер.
Габриэль фон Хорвак включил в состав делегации глава секретариата Эрих Кордт, с одобрения Риббентропа. Она уже неплохо знала русский и могла пригодиться в Москве. О том, что она попадет на сами переговоры в Кремль, не было речи. Ей предстояло сидеть в посольстве, переводить русские документы и писать отчеты для МИДа.
– Война начнется через неделю, – сказал Макс, провожая ее в Кенигсберг. – Первого сентября согласно плану «Вайс» германские войска войдут в Польшу.
Это понимали почти все в МИДе и в Министерстве обороны. Из пассажиров самолета только Риббентроп не понимал или делал вид, что не понимает. На его лице постоянно менялись гримасы: то лягушачья улыбка со сжатыми губами и сморщенным носом, то баранья сосредоточенность. Брови вниз, губы трубочкой. Брови вверх, губы бантиком. Иногда он отпускал бодрые шутки о русской водке, морозах и медведях. Ему не терпелось познакомиться со Сталиным, которого он называл
За день до отлета Габи встретилась с Осей и вывалила ему гору информации, доказывающей, что пакт между Гитлером и Сталиным – это война.
– Все я знаю, и в Москве знают, – сказал Ося. – Сталин подпишет пакт. Гитлер готов предложить ему что угодно – половину Польши, Прибалтику, Финляндию, да хоть Австралию с Новой Зеландией. Англичане и французы ни кусочка чужой земли Сталину не предлагают, поэтому пакт он подпишет с Гитлером, а не с ними. К тому же он давно безответно влюблен в Гитлера. Наконец добился взаимности. Как ты думаешь, у тебя там будет хоть капля свободного времени?
– Понятия не имею. Мы летим всего на сутки.
– Если вдруг удастся немного погулять по Москве, обязательно пройди по Никитскому бульвару, он совсем недалеко от посольства. Вечером, часов в девять, там очень приятно гулять. Тихо, красиво.
– Я постараюсь, – обещала Габи, – но это не от меня зависит.
Самолет приземлился. Габи увидела фанерный щит с надписью «Москва» по-французски, флаги со
