– Господи, как будто с того света вернулась… Я уже собиралась домой, когда они приехали.
– Кто? – шепотом спросил Вася.
– Двое в штатском, один в форме. Посадили в машину и ничего, ни слова не сказали. А потом завязали глаза.
– Погоди, я не понял, когда они за тобой пришли, они ведь что-то сказали? – спросил папа.
– Мг-м… «Акимова Вера Игнатьевна? Пройдемте с нами».
– Ну а когда глаза завязали, как-то объяснили свои действия?
– «Повязку не трогать. Сидеть смирно».
– А вдруг это были переодетые бандиты? – ошеломленно прошептал Вася.
Папа сухо кашлянул и спросил чужим, равнодушным голосом:
– Веруша, может, ты сначала поспишь, потом расскажешь?
Мама не успела ответить, Вася схватил ее за руку.
– Нет, я никому, честное слово, никому, даже Валерке! Я понимаю, нельзя никому, пожалуйста, мамочка, дальше!
– Ладно, – вздохнул папа, – мы слишком все перенервничали, рассказывай, Веруша. Но ты, Васька, дал слово, все должно остаться между нами.
Вася вскочил, выглянул в коридор, прикрыл плотнее дверь.
– Как долго ехали, не знаю, было слишком страшно, – спокойно продолжала мама. – Наконец остановились, велели выйти из машины. Повязку не сняли, держали за руки. Я почувствовала, что мы за городом, воздух очень свежий. Вот тогда я и решила, что сейчас просто выстрелят в затылок. Но потом сообразила: если глаза завязали, значит сразу не убьют. Те, которые меня везли, передали кому-то другому, он оказался немного вежливее, взял под руку, повел, предупредил: осторожно, ступеньки. Когда сняли повязку, я в первый момент ослепла от света. Огляделась, вижу – какой-то коридор, наверное, со стороны кухни, внутри большого дома. Все сверкает белым кафелем. И ни души. Только человек, который меня привел в дом. Средних лет, лысый, маленький, с обезьяним лицом, в полувоенной тужурке. Он говорит: «Обождите здесь». И ушел, оставил меня одну сидеть на стуле в этом кафельном коридоре. Как долго сидела, не знаю, мои часы встали, а там часов не было. Наконец лысый явился и говорит: «Вы должны оказать помощь больному. Вот вам халат, маска, шапочка». Тут я осмелела, спрашиваю: «Что же сразу не предупредили? Я бы захватила инструменты». Он отвечает: «Не беспокойтесь, у нас все есть». Мы проходим в большую полутемную комнату. Горит камин, кресла в светлых чехлах, в центре странное сооружение из простыней, вроде ширмы. Перед ширмой табурет, на нем на подушечке-думке лежит мужская нога. В общем, нога как нога, левая, волосатая, с толстой щиколоткой, ничего особенного. Стопа плоская, второй и третий пальцы сросшиеся.
– Как – сросшиеся? – перебил Вася, до этой минуты он слушал, затаив дыхание.
– Ну вот так, – мама выпрямила и плотно сжала два пальца на руке, – синдактилия, очень редкая врожденная патология.
– Кто же это оказался? – спросил Вася.
Мама пожала плечами.
– Не знаю. Он сидел за ширмой, только нога торчала. Рядом, на журнальном столике, лампа, очень яркая, так повернута, что освещает ногу, а все остальное тонет в темноте. Из темноты кто-то сказал: «Товарищ доктор, осмотрите ногу». Я присела на корточки, вижу, на большом пальце у ногтя огромный нарыв.
– Голос был какой? – спросил папа.
– Довольно низкий, спокойный. Нет-нет, без грузинского акцента. Это не сам больной говорил, кто-то другой, рядом с ним. А он молчал. Лица его я так и не увидела, голоса не услышала. В общем, пришлось мне вскрывать этот нарыв. Возилась долго, очень много гноя вышло. Когда закончила, меня вывели в кафельный коридор, продержали еще около часа. Потом снова завязали глаза, усадили в машину. Даже не спрашивали, куда везти, знали домашний адрес. Повязку сняли где-то на Арбате.
– Чья же это была нога? – спросил Вася.
– Понятия не имею, – мама поднялась, поправила юбку. – Все, я приму душ и посплю.
Вечером Вася валялся на кровати, читал Фенимора Купера. В комнате родителей было тихо. Маша подошла к брату, чмокнула его в щеку. Он сердито дернул головой, чиркнул пальцами по щеке, смахивая поцелуй.
– Все еще дуешься? – спросила Маша.
– Отстань!
– Ну и пожалуйста, – она пожала плечами, вернулась к станку.
Минут через десять он прошептал:
– Машка!
Она сделала вид, что не услышала. Он позвал еще раз.
– Отстань! – она выгнулась дугой назад. – Ты же не желаешь со мной разговаривать!
Брат поднялся с кровати, подошел к ней, встал рядом.
– Хочешь, скажу, почему я нервный?
Маша выпрямилась, повернулась к нему, взяла за плечи, увидела, что глаза у него мокрые, губы кривятся и дрожат.
– Машка, я боюсь, – он пробормотал это очень быстро, на одном дыхании, и громко шмыгнул носом.
– Что за глупости? Мама вернулась, ничего страшного не случилось, наоборот, она помогла кому-то очень важному, ее станут ценить и уважать еще больше.
– Все равно боюсь, мама видела сросшиеся пальцы, – прошептал Вася.
– Ну-ну, не выдумывай, уж в этом нет совершенно ничего страшного. Мама врач, она много видит разных болезней, и чем же какие-то пальцы на чьей-то волосатой ноге так тебя напугали?
– Не знаю, сам не понимаю… страшно… – он смотрел на нее снизу вверх мокрыми глазами, шмыгал носом, кривил губы, ждал ответа.
Она обняла его и прошептала на ухо:
Глава семнадцатая
На завтраке у матушки баронессы Габи сидела понурившись, не притронулась к еде.
– Что с тобой, детка? – спросила матушка.
– Все в порядке, фрау фон Блефф.
– Почему такой официальный тон? Мы же договорились, ты должна обращаться ко мне «Гертруда», – обиженно напомнила матушка.
– Все в порядке, Гертруда.
Горничная-гестаповка была уволена, шатавшийся зуб Путци спасен личным стоматологом баронессы. Франс заверил Габи, что мама признала свою ошибку и такое больше никогда не повторится.
Габи явилась на завтрак с чистым, ненакрашенным лицом, гладко зачесанными, стянутыми в узел волосами. Без пудры, румян и губной помады она выглядела как выпускница закрытого монастырского пансиона для девочек. Серое платье, круглый отложной воротничок и батистовый мешочек с вязанием завершали этот строгий образ.
Когда перешли из столовой в гостиную, Габи села в уголок и принялась вязать.
– Ты такая бледная сегодня. Тебе нездоровится? – матушка подняла ее лицо за подбородок и заглянула в глаза.
– Благодарю вас, Гертруда, вы очень добры, – Габи отвела взгляд, тяжело вздохнула, шмыгнула носом и продолжила двигать спицами.
– Франс, в чем дело? – тревожно прошептала баронесса.
– Габи необычайно ранима, все принимает близко к сердцу, – шепотом объяснил Франс.
– Позволь спросить, что именно она принимает близко к сердцу? Я не понимаю! – в голосе баронессы уже звучали высокие истерические нотки. – Софи-Луиза явится с минуты на минуту.
Софи-Луиза Рондорфф, младшая сестра баронессы, приехала из Цюриха специально, чтобы познакомиться с невестой Франса.
