– Да, попробуем. Знаешь, я тебе не успела рассказать еще кое-что. За Василисой в больницу приходили. Там был человек, одетый в халат, в маску. Мы с Дмитриевым спугнули его. Он заглянул в палату, увидел нас и скрылся. А потом я через дверь, услышала, как он говорил по телефону.
– Так. Вот этого только не хватало, – зло пробормотал Саня, – получается, здесь ее не видели, но потом все-таки вычислили. Вероятней всего, по тому же сюжету в криминальных новостях. А теперь скажи, когда вы ехали из больницы, хвоста за вами не было?
– Если честно, я расслабилась. Я просто не подумала об этом. Тут еще ты позвонил, потом Рязанцев. Конечно, надо было провериться. Погоди, но если кто-то следил за нами, когда мы ехали из больницы, то они должны были засечь и нас с тобой, когда мы отправились сюда.
Она облизнула губы, жадно припала к горлышку бутылки. От волнения у нее пересохло во рту.
– Саня, мы с тобой с ума не сошли, не знаешь? У тебя хотя бы оружие есть?
– Есть, – кивнул Арсеньев, – но здесь все чисто. Они нас, видимо, потеряли. От больницы они вели твой «Форд». А он остался стоять у подъезда. Они могли бы заметить, как мы вышли. Но не заметили. Проспали, – он взял у Маши бутылку, хлебнул воды, – черная маленькая «Тойота» у подъезда, рядом с твоим «Фордом». Человек на водительском сиденье спал.
– Да, – кивнула Маша, – была «Тойота». Точно, была. Мы заезжали в аптеку, в супермаркет, я несколько раз замечала ее, но, знаешь, машинально, краем глаза.
Маша взяла телефон и набрала номер Дмитриева. Трубку не брали очень долго. Наконец прозвучало сонное, недовольное «Алло».
– Сергей Павлович, простите, что разбудила. Это Маша. Вы не могли бы подойти к окошку, которое выходит во двор, и взглянуть вниз?
– А что случилось?
– Ничего страшного. Просто посмотрите вниз и постарайтесь описать все машины у вашего подъезда.
– Все? – испугался Дмитриев. – Но их там много. А в комнате Васенька спит. Я не хочу ее будить.
– Ну хорошо, не все. Только иномарки темного цвета.
– Они могли смениться за это время, – тихо заметил Арсеньев.
– Ладно, если совсем точно – попробуйте разглядеть, в какой-нибудь из машин сидят люди или нет?
– Я попробую. Но я не так хорошо вижу. А, вот, Васенька проснулась. Мы сейчас вместе посмотрим. Васюша, у тебя глазки молодые, посмотри, в какой-нибудь из машин есть люди? Это Маша звонит… Старый «Форд», серо-черный… Маша, так ведь это ваш автомобиль, мы на нем приехали. Вася, ты чего? Ну все, все, деточка, успокойся!
– Что с ней? – спросила Маша.
– Я не понимаю. Она пытается что-то сказать, показывает рукой во двор. Господи, я больше не могу, – он чуть не плакал, – когда же она заговорит? Это невозможно!
– Сергей Павлович, не надо нервничать. Ей от этого хуже.
– Да, я постараюсь, – он громко шмыгнул носом, – она указывает на какую-то машину. Нет, я не вижу отсюда, я ничего не понимаю, что она хочет сказать? Маша, где вы? Вы не могли бы к нам приехать? У вас получается с ней разговаривать, у меня нет.
– Сейчас никак не могу. Попробуем по телефону. Дайте ей трубку. Просто поднесите к уху. Я буду задавать вопросы. Вы будете отвечать за нее. Она кивнет или помотает головой, а вы мне скажете, да или нет.
– Я понял, – Дмитриев успокоился, – сейчас я возьму параллельную трубку.
Через минуту в трубке повисла живая тишина. Маша услышала напряженное дыхание Василисы. Начался странный диалог.
– Вася, ты заметила во дворе машину, которую видела раньше?
– Да, – ответил Дмитриев.
– Там сидит человек?
– Да.
– Ты видела эту машину возле лагеря?
– Нет.
– Уже в Москве?
– Да.
– Когда мы ехали из больницы?
– Да.
– Это маленькая черная «Тойота»?
– Да.
Маша повторяла короткие ответы. Арсеньев уже звонил по своему телефону в управление, чтобы прислали наряд во двор и очень аккуратно проверили эту самую «Тойоту». А Маше, как только она закончила разговор, тут же позвонил Рязанцев.
Глава двадцать третья
Первое сообщение от сотрудника частной детективной фирмы поступило уже через сорок минут. Кумарин и Григорьев играли в шахматы. Идти на пляж не хотелось, солнце шпарило невыносимо, оба боялись перегреться. Они засели в гостиной, при включенном кондиционере. Кумарин так и остался в своем шелковом китайском халате. Партия не складывалась. Играли они примерно на равных, и второй раз подряд выходила скучная быстрая «ничья».
Горничная Клер явилась бесшумно, поправила штору и произнесла своим ровным, механическим голосом:
– Простите, месье, что беспокою вас. Только что сообщили, что месье Мольтке вышел из номера и отправился к стоянке такси. Месье Рейч остался один. Он лежит в кровати. Вероятно, спит. В номере тихо.
– Пожалуйста, проверьте, все ли в порядке с Рейчем. Пусть кто-нибудь войдет в номер, под любым предлогом.
– Да, месье.
– И пусть проследят, куда поехал Мольтке.
– Да, месье.
Она удалилась.
– А вы знаете, Андрей Евгеньевич, вам шах, – сказал Кумарин, – будете сдаваться?
Григорьев минуту озадаченно смотрел на доску. Он играл черными, положение его было почти безнадежно. Но главное, он уже не мог сосредоточиться на партии, он думал о несчастном Генрихе.
– Сдаюсь, – сказал он и поднял вверх руки.
– Слишком быстро, – покачал головой Кумарин, – могли бы еще побороться. Ну ладно, мне тоже, честно говоря, надоело.
Он сгреб фигуры, сложил доску, встал, потянулся, хрустнув суставами.
– У Генриха Рейча удивительная биография – пробормотал Григорьев, он, можно сказать, ребенок из пробирки. Знаете, Генрих Гиммлер был помешан на селекции и евгенике. Он создал в Германии систему так называемых «лебенсборн», «источников жизни». Нечто вроде племенных заводов для людей. Там специально отобранные девушки с совершенными нордическими признаками зачинали от таких же отборных эсэссовцев идеальных нордических детишек. Вынашивали, рожали и оставляли государству. Теоретически они должны были составить первое поколение чистых нацистов, сформированных начиная с эмбриона. В «источниках жизни» появилось на свет пятьдесят тысяч детей.
– Да, я читал об этом, – кивнул Кумарин, – правда, насколько мне известно, эксперимент не удался. Интеллектуальный уровень идеальных нордических детишек был значительно ниже среднего. Процент умственно отсталых в четыре-пять раз превышал норму.
– Генрих оказался исключением. У него с интеллектом все отлично. Правда, история его рождения наложила отпечаток на его характер. У него особое, болезненное отношение к нацизму. Смесь любви и ненависти. Если бы не Гиммлер и «лебенсборн», он мог бы вообще не появиться на свет. Но появился он сиротой, его вынашивала идеальная арийка, заранее зная, что оставит государству. Его отец был
