что-то связанное с медициной, с врачами.
Поставили койки с длинными тонкими шестами у изголовий. Потом он видел: к этим шестам привинчивали прозрачные банки с трубками.
Дом последнего хозяина находился неподалеку, и к домашней работе прибавилось еще мытье полов и стирка окровавленного белья. Он равнодушно понимал что где-то идет война и сюда везут раненых.
А потом появился доктор. То, что он русский, Иван понял сразу, хотя говорил доктор на том же гортанном чужом языке.
Когда-то давно у первого хозяина работало, кроме Ивана, еще несколько русских, таких же, как он. Но первый хозяин его очень быстро продал второму. С тех пор Иван не видел ни одного русского. Он знал: где- то рядом, в соседних селах, есть такие же, как он, Иваны. Но ему казалось, все такие же немые, как он.
Зачем говорить?
Когда появился доктор, что-то мучительно шевельнулось в душе Ивана. Он интуитивно старался держаться поближе к госпиталю, дольше, чем нужно, мыл полы. Ему вдруг захотелось услышать какие- нибудь русские слова — не те, что мелькали в потоках гортанной речи его хозяев, а настоящие.
Раненых становилось все больше. Иван не смотрел в их лица. Какое ему дело до их лиц? Но однажды он случайно скользнул глазами по выздоравливающему бритоголовому чеченцу. Чеченец этот представлялся каким-то очень важным, главным среди других. Иван узнал его сразу. Он поил кислой водкой на Московском вокзале двух дембелей. Узнал, но не понял — зачем? Чтобы понять, надо думать. Зачем думать, если он не хочет больше убегать? Он уже не помнит, куда надо бежать и зачем. В горах он умрет с голоду. Голода он боится. Только голода и боится, больше ничего. А сейчас стали лучше кормить. Сейчас хорошо кормят. Еда стала разнообразной. Не только вода с крупой. Еда может быть вкусной. Русский доктор привозит вкусную еду специально для него.
Однажды доктор спросил фельдшера:
— Почему Иван? Он русский?
— Не знаю, — ответил фельдшер.
— Он здесь давно?
— Не знаю.
— Он всегда был глухонемым?
— Не знаю, зачем тебе?
Иван слышал весь разговор, понимал, что говорят о нем, и подумал только: «Нет, я не глухой. Я все слышу, но не говорю».
Доктор никогда не ел с ними, даже с фельдшером никогда не садился за один стол. Если он приезжал надолго, на целый день, то еду привозил с собой. Существовала маленькая комнатка, в которой он переодевался. Там находилось и два стула. Однажды Иван пришел мыть там пол. Он увидел у доктора на столе еду. Он только посмотрел, не попросил. А доктор протянул ему хлеба с колбасой, налил что-то темное и горячее в стакан и сказал по-русски, очень тихо:
— Сядь, Иван. Попей со мной чайку. Иван не стал садиться, ел и пил стоя.
— Иван, ты русский? — спросил доктор еще тише. Иван ел молча и сосредоточенно. Жевать хлеб и колбасу одними деснами очень трудно. Он привык к крупе с водой.
— Ты ведь слышишь и понимаешь меня, — продолжал доктор, — ты ешь свинину, а мусульманин не стал бы.
Колбаса оказалась очень вкусной. Наверное, и не колбаса вовсе, а что-то другое. Мусульмане такого не едят.
— Хочешь еще ветчины? — спросил доктор, когда Иван все съел.
Он вспомнил, как это вкусное называется: ветчина. Ее делают из свинины. А мусульмане не едят свинину. Доктор протянул ему еще.
— Только не спеши, Ваня. Я тебе отдам весь этот пакет, но ты не съедай все сразу. Ладно? Оставь себе на вечер.
Когда доктор приехал опять, он привез еду специально для Ивана и еще раз сказал:
— Только не спеши. Ты очень давно не ел нормальной пищи. Привыкать надо постепенно, а то разболится живот.
Иван следовал совету доктора — не спешил, хотя было очень вкусно. Доктор привозил ему не только ветчину с хлебом, но еще сыр, помидоры, яблоки, большие плитки шоколада. Он все аккуратно резал для Ивана, заворачивал в тонкие белые бумажки.
Иван узнал, что горячее коричневое в стакане называется «чай». Это слово его ошеломило. Оказалось, с ним связано столько всего странного, приятного, далекого. Чай сладкий, с ним легче становилось жевать деснами, где-то когда-то Андрюха пил чай. Но Андрюха умер.
Доктор поил Ивана горячим чаем и говорил с ним по-русски, очень тихо. Если кто-то из чужих оказывался рядом, доктор сразу замолкал. Иван почти не понимал, о чем говорит доктор. Только отдельные слова. Но они рассыпались у него в голове. Андрюха бы понял, но он умер. Ивану просто нравилось слушать русские слова и пить горячий сладкий чай.
Красивые пакеты и бумажки от еды, которую привозил доктор, Иван аккуратно складывал и хранил в укромном месте, в хлеву, где спал, под соломой. Особенно красивыми оказались бумажки от шоколадок — сверху с цветными картинками, а внутри находились еще блестящие. Иван разглаживал их ногтем и складывал отдельно.
Все! Сегодня наконец Саня приезжает. Но видеть его совершенно не хочется. Пусть остается, живет здесь сколько влезет, а ей, Маше, покупает билет прямо на завтра.
Утром на пляже опять подсел, вернее, подлег какой-то хлыщ и так сочувственно стал объяснять:
— То, что вас, девушка, до сих пор не изнасиловали и не убили, просто чудо. Предлагаю свою защиту, бесплатное проживание в хорошем пансионате, в отдельном номере со всеми удобствами.
— Главное из удобств — вы сами? — спросила Маша.
— Естественно! — кивнул он и этак нежно большим пальцем провел по ее ноге.
— Пожалуйста, если вам не сложно, оставьте меня в покое, — устало вздохнула Маша и неожиданно для себя добавила:
— С чего вы взяли, будто я одна? Я приехала в гости к Вадиму Николаевичу. Просто он занят.
— Тогда другое дело. Извините, — хлыщ исчез. «Вот так! — усмехнулась про себя Маша. — Еще раз спасибо господину с черной „Тойотой“. Возможно, этот хлыщ никакого Вадима Николаевича и не знает, но ведь сработало!»
Сейчас, следя за поднимающейся в джезве кофейной пеной, Маша сожалела, что не воспользовалась приглашением Вадима Николаевича. Думала спокойно, не одергивая себя, не называя это глупостью и безумием. Кому, в самом деле, хранить верность? Сане? Первый красавчик курса снизошел до золушки- заморыша. «Ты не Шерон Стоун!» А ты Кевин Костнер, можно подумать!
На самом деле Саня действительно чем-то походил на Кевина Костнера. Но мало ли, кто на кого похож?
Кофе опять убежал.
«Та самая Маша Кузьмина, у которой всегда убегает кофе!» — усмехнулась она.
Но усмехаться не стоило. Это плохая примета. Черная гуща на белоснежной плите… Хозяйка — чистюля, а тряпки у нее всегда воняют.
— Вот тебе, детка, поздний завтрак или ранний обед, — сказала себе Маша, оттерев наконец плиту и усаживаясь за стол, — между прочим, деньги кончились. Если Саня вдруг задержится, еду купить не на что. Чьи это мудрые слова: «Любовь приходит и уходит, а кушать хочется всегда»?
— Сама с собой, что ли, разговариваешь? Роль репетируешь? — услышала Маша голос хозяйки и вздрогнула.
Хорошо, хоть сынок ее уехал. Но теперь ей скучно. А Маша имела глупость в первый же день сообщить, что учится в театральном училище. Сейчас впору нести джезву и тарелку с бутербродом к себе в комнату!
Хозяйка с рассеянным видом присела на лавку у стола.
— А Соломина Юрия видела? — небрежно спросила она.
Маша молча кивнула.
