победой, уничтожение польской 'Солидарности', во внутренней политике — волевое смещение Брежнева, подавление диссидентского движения, религиозных сект и духовных общин, прекращение всех форм эмиграции, уничтожение подпольной экономики и др. проявлений антисоветских и капиталистических настроений. Для этого необходимо провести серию показательных процессов со смертными приговорами и публичным исполнением'.
Григорьев вспотел, хотя в кабинете работал кондиционер и было прохладно. Он отлично знал этот текст.
Незадолго до смерти Брежнева американская пресса опубликовала совершенно секретный документ — проект постановления Политбюро ЦК КПСС, а по сути — долгосрочный план государственной политики СССР. Его авторство приписывалось Андропову. Сообщалось, что было отпечатано всего 4 экземпляра. Канал утечки остался неизвестным. Официальное опровержение ТАСС назвало это публикацию 'фальсификацией ЦРУ'.
На самом деле это не было фальшивкой. Железный Ю.В. собирался действовать именно так. Больше года назад, ранней осенью 1982-го, Григорьев лично передал Макмерфи текст секретного документа, который случайно попался ему на глаза в кабинете полковника Бреденя.
В принципе документов такого рода, всяких постановлений, проектов постановлений, директив, резолюций, приходило в посольство великое множество. Если что-то просачивалось в американскую прессу, то мало впечатляло, поскольку выглядело частью рутинной идеологической склоки, было скучно по форме и мутно по содержанию. Но этот текст оказался бомбой. Все знали, что Брежнев дышит на ладан, ждали перемен, гадали, кто придет на его место. Проект постановления Политбюро ЦК содержал в себе ответы на многие острейшие вопросы.
— Да, я отлично помню эту фальшивку, — громко произнес Григорьев, все еще скользя глазами по тексту и дергая себя за нос. Дурацкая привычка. Он боролся с ней многие годы, после того как прочитал в одном из пособий по психологии вербовки, что сей жест выдает либо вранье, либо внутреннюю слабость. Так и хотелось самого себя шлепнуть по рукам.
— Конечно, помните. И отлично знаете, что документ подлинный, — улыбнулся резидент.
Григорьев оставил в покое свой нос и принялся разглядывать руки. На большом пальце был длинный заусенец. Он подцепил кожицу ногтями, дернул. Ранка тут же стала кровоточить.
— Публичных казней у нас пока нет, но все впереди, — продолжал Кумарин, — знаете, когда восьмидесятилетний фанатик правит огромной страной из больничной палаты и слепо верит, что обязан переделать мир, это здорово бодрит, заставляет думать и действовать. Хочется ведь уцелеть. Жить хочется, и не в дерьме, на воле. Ну, что вы на меня так смотрите? Мы с вами прекрасно понимаем друг друга. Мы профессионалы, элита. Мы оба уже не просто предчувствуем, а знаем совершенно точно, что скоро все рухнет. Не останется никакой идеологии. Будут только деньги. С одной стороны, вот эти американские миллионы, предназначенные для скорейшего развала империи, — он протянул руку через стол и помахал директивой 'NSDD-75', — с другой — золотые обломки империи, бесхозные, никем, кроме нас, не охраняемые, — в его левой руке зашуршали листки аналитической справки по динамике цен на золото на мировом рынке.
Кумарин замолчал, и бумажный шорох затих. Как всегда в этом кабинете, тишина была совершенно особенной, мертвой, могильной.
— Простите, — хрипло произнес Григорьев, — у вас нет перекиси водорода или спирта? Я нечаянно сорвал заусенец, кровит зараза, боюсь запачкать ваш красивый ковер.
— Могу предложить только водку, — Кумарин встал, открыл бар, — давайте уж и выпьем заодно, раз пошел такой хороший разговор, как же не выпить?
Опять повисла тишина. Григорьев приложил к ранке платок, пропитанный водкой. Кумарин взял у него бутылку, разлил по граненым стопкам. Выпили молча, не чокаясь и не закусывая, словно за упокой чьей-то неведомой души.
— Разговор этот давно назрел, и никуда от него не деться, — мягко, почти ласково произнес резидент, — борьба внутри нашей структуры всегда была острей, чем борьба с внешним врагом, на самом деле границы между своими и чужими давно размыты, и сложно понять, кто на чьей стороне. Все очень относительно.
— Ну а как же долг? — вяло возразил Григорьев.
Резидент опять разразился мефистофельским хохотом.
— Перед кем долг? Перед государством, в котором в конце двадцатого века две трети населения не могут принять горячий душ и пользуются ямой вместо сортира? Перед старыми полуграмотными пердунами? Егеря в Завидово гонят прямо на их дула кабанов и лосей. Водолазы нацепляют рыбу на их крючки, когда они изволят рыбачить. Они жрут, пьют, навешивают на себя ордена, как елочные игрушки, тупо и жестоко интригуют, но они вымирают. Человек смертей, от этого никуда не денешься. А спецслужбы вечны. Они — всего лишь механизм реализации государственной власти. Они станут служить той группе, у которой в данный момент будет больше власти и больше денег. Вопрос в том, чтобы вовремя просчитать, у кого. Это вроде экзамена. Документы, которые я дал вам прочитать, — шпаргалки. Больше всего денег будет у того, кто догадался сейчас, по-тихому, через нас, а не через Госбанк и Внешторг, сбыть за рубеж солидную партию золота из золотого запаса СССР. И еще у тех, кто возьмет у американцев их миллионы, чтобы помочь добить гадину.
Григорьев не любил водку. Даже в небольших количествах она вызывала у него сильную изжогу, особенно на пустой желудок. Если он пил, то предпочитал хороший коньяк или красное сухое вино. Между тем Кумарин успел еще раз наполнить рюмки.
'Вот он, главный этап проверки. Он загоняет меня в тупик', — отрешенно думал Андрей Евгеньевич, морщась и шаря глазами по столу в поисках хоть какой-нибудь закуски. Но ничего съедобного не было. Кумарин в третий раз налил.
— Пару месяцев назад вы сказали, что вынуждены иногда отвечать Макмерфи взаимностью, — проговорил резидент и поднял свою стопку, призывая Григорьева в третий раз выпить вместе с ним, — я проанализировал степень этой взаимности. Признаюсь, если бы не история с идиотом Демченко, я вынужден был бы сдать вас руководству в качестве раскрытого мною 'крота'. Да пейте же, что вы смотрите, как будто там не водка, а цианит?
'Сухарик, крекер, что-нибудь закусить!' — в отчаянии подумал Григорьев, сгорая от изжоги и страха под спокойным внимательным взглядом резидента. Следовало немедленно взять себя в руки, иначе конец.
— Ну, что же вы застыли? — с легкой усмешкой подбодрил его Кумарин.
Андрей Евгеньевич не стал пить. Он демонстративно отставил стопку.
— Всеволод Сергеевич, — вздохнул он и укоризненно покачал головой, — если бы вы на секунду усомнились в моей честности, вы бы не вели со мной этот разговор. Вы бы дали мне улететь в Москву, снабдив руководство всей имеющейся на меня информацией. Но поскольку мы здесь сейчас сидим, пьем и беседуем на странные темы, серьезного компромата у вас на меня нет. Его и не может быть. Работа, которую я веду с Макмерфи больше полутора лет, одобрена вами и центром. Я добросовестно играю порученную мне роль. Для Макмерфи я завербованный агент, поэтому из меня не удастся сделать 'крота', даже если меня сдаст кто-нибудь с той стороны, например этот ваш Колокол.
Лицо Кумарина оставалось спокойным. Когда Григорьев упомянул Колокола, оно стало нарочито спокойным.
— Вы справедливо заметили, — продолжал Григорьев, — что в нашей работе все весьма относительно, границы между своими и чужими постепенно стираются. Когда французы выгнали из страны сорок пять наших дипломатов, работавших в посольстве СССР в Париже, помните, какая началась паника? Искали предателя, предлагали внедрить в широкую практику аппарат 'Полиграф', подвергнуть проверке на 'детекторе лжи' в обязательном порядке всех поголовно, от уборщиц до высшего руководства. А что оказалось? Французы вычислили сотрудников КГБ совершенно самостоятельно, быстро, бесплатно. Чистые дипломаты в советском посольстве не имеют машин, пользуются по вызову автомобилями из посольского парка. А сотрудники КГБ разъезжают на собственном автотранспорте. И квартиры у них лучше, и материальный уровень выше, настолько, что это сразу бросается в глаза. Чистому дипломату на представительские расходы выдаются копейки, сотрудников КГБ не ограничивают в средствах.
