любовницей, надолго и всерьез.
— Он бандит?
— Нет. Он нормальный человек, очень богатый, образованный.
— Сколько ему лет?
— Много. Пятьдесят три.
— Да он старик!
— Ну что ты, — Вася опять стал гладить ее по голове, — для мужчины это отличный возраст. Он спортом занимается, каждое утро пробегает пять километров, живет за городом, на свежем воздухе, в собственном доме.
— Женат?
— Да. Но жена старая, толстая, он ее не любит.
— А дети?
— Уже взрослые.
— Ты сам его видел?
— Нет. Только фотографии.
— Тебе эти бандиты дали?
— Да. Хочешь посмотреть?
— Нет, Вася. Не хочу.
— Почему?
— Потому, что я не собираюсь становиться любовницей старого чиновника. Пойди на улицу, возьми проститутку, заплати ей, и пусть она спит с этим чиновником. А я не могу, — голос ее дрожал, она высвободилась из его рук, отвернулась к стене, накрылась с головой одеялом и заплакала.
Он вышел из комнаты, шарахнув дверью. Она слышала, как он ходит по кухне, из угла в угол. До нее доносился запах табачного дыма. Прошло минут пятнадцать. Он вернулся в комнату, рывком сдернул одеяло, навалился на нее всем телом, стал целовать ей лицо, шею, ухо, повторяя с тяжелым придыханием:
— Варенька, девочка моя, помоги мне, я тебя люблю, я спас тебе жизнь, теперь ты меня спаси, ведь они уничтожат не только меня, но и тебя, и маму твою. Пойми, Варюша, нет у нас тобой выбора. Пныря не терпит возражений. Это он так решил, не я. Я бы ни за что, ни за что на свете…
Через пару дней они поехали на его «жигуленке» по шикарным, магазинам.
Варя была поражена, она не могла представить, как много у него денег. Он покупал ей одежду, косметику, сам долго и серьезно выбирал для нее духи.
— Вася, почему, когда я была с тобой, ты этого не делал? — тихо спросила она, когда они вернулись домой и выложили на матрац гору красивых фирменных пакетов.
— Потому, что я люблю тебя любую, мне все равно, как ты одета, — он нежно поцеловал ее в шею. Он вообще был удивительно нежен и внимателен, его как будто подменили.
Через неделю он отвез ее в подмосковный дом отдыха. Ей предстояло жить там целый месяц в отдельном номере и каждое утро, с семи до девяти, совершать оздоровительную пробежку по определенному маршруту.
— Что же дальше, Вася? Ну, познакомлюсь я с ним. И что? — спросила она, когда они выехали за кольцевую дорогу.
— Ты сначала познакомься, постарайся понравиться. На сегодня главная твоя задача — стать для него близким человеком и заслужить доверие.
ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ДЕВЯТАЯ
В кардиологическом отделении бывшего закрытого военного госпиталя сутки стоили пятьдесят долларов, это без лечения, без процедур и медикаментов. Елена Петровна Бутейко оплатила лечение и пребывание там своего мужа вперед, на десять дней. Общая сумма, внесенная в кассу, составляла тысячу двести пятьдесят условных единиц.
Оперативник УВД капитан Косицкий добыл эти сведения с большим трудом. Сначала он решил пойти официальным путем, но вовремя остановился, огляделся, купил коробку конфет «Моцарт», три белые розы, заявился в бухгалтерию госпиталя, улыбнулся, сказал несколько приятных слов немолодой холеной кассирше и получил исчерпывающую информацию, мысленно благославляя дикую смесь коммерции, бюрократии и постсоветского пофигизма.
Лечащий врач по фамилии Перемышлев встретил его довольно хмуро, пригласил в ординаторскую для предварительного разговора.
— Он все время повторяет, что не выйдет отсюда, даже на похороны сына, — сообщил врач, — он боится, говорит, будто его хотят убить. Спит только со снотворным, причем дозы ему требуются большие. Жена была у меня, она уверяет, что там не может быть привыкания к снотворным препаратам, он их раньше не принимал. Но я-то вижу, там глубокое привыкание. Почти наркотическая зависимость. Я проверял, на учете в психодиспансере он не стоял, никаких нарушений с этой стороны никогда не отмечалось. Но верится с трудом.
— То есть вы хотите сказать, что психические отклонения появились у него еще до смерти сына? — уточнил капитан.
— Ничего я не хочу сказать, — покачал головой Перемышлев, — я знаю, что он перенес мелкоочаговый инфаркт миокарда. Вот это я знаю точно, а что там с его психикой, понять не могу. Со стороны сердца сейчас все нормально, состояние стабильное, но я должен его понаблюдать еще неделю, не меньше. Жена оплатила его пребывание на десять дней вперед, готова платить еще, очень просила не выписывать его до полного выздоровления. А у него, видите ли, психоз, бред, мания преследования. У нас своих психиатров нет, только психолог, и тот на договоре, раз в неделю приходит.
«Интересно, откуда у Елены Петровны Бутейко столько денег? — вдруг подумал Иван, — впрочем, она могла пустить в оборот все свои сбережения, лишь бы вылечили мужа, могла и в долги влезть. Мало ли?»
— По-хорошему, Бутейко надо перевозить в психиатрическую лечебницу, — продолжал врач, — но с другой стороны, он не опасный, не буйный.
— Так я не понял, он вменяем или нет?
— В принципе вы можете его допросить. Попробуйте. Насчет вменяемости ничего сказать не могу. Иногда он кажется вполне разумным человеком, реакции адекватные, речь связная. Впрочем, я кардиолог, а не психиатр.
Следователь Бородин предупреждал, что беседовать с отцом убитого будет непросто.
— Постарайся осторожно коснуться его прошлого, поговори о ювелирном деле, но не спугни его, не настаивай на продолжении разговора, если реакция окажется слишком бурной, — напутствовал капитана Илья Никитич, — главное, попытайся выяснить, почему он так резко сменил специальность, из ювелирного магазина ушел на обувную фабрику.
Не успел Иван переступить порог больничного «бокса», как раздался утробный громкий шепот:
— Стойте! Покажите руки!
Иван не сразу сообразил, кто это шепчет и откуда. Койка была пуста, одеяло скомкано. Больной сидел на полу, за тумбочкой, сжавшись в комок. Капитан сначала заметил какой-то бледный шар, потом из-за тумбочки показалась костлявая босая ступня.
«Действительно, совсем у мужика крыша съехала, — подумал Иван с жалостью, — еще бы, потерять единственного сына…»
— Вячеслав Иванович, это что за новости! — прикрикнул врач. — Давайте-ка быстро в постель, к вам из милиции пришли. Хватит, Бутейко, вылезайте.
В ответ послышался жестяной грохот. Маленький тощий старик с большой, совершенно лысой головой поднялся из-за тумбочки. В руках он держал никелированное больничное судно и прикрывался им, как щитом.
