Misterium Tremendum. Тайна, приводящая в трепет

За спиной у нее маячила фигура крупного мужчины с бородкой.

– Надежда Константиновна, умоляю, стойте! Нельзя!

Но она оттолкнула мужчину, шагнула в комнату и захлопнула дверь у него перед носом.

– Володя, ты знаешь, что они сделали? Ты чувствуешь запах? Запах! Они…

Она запнулась, дико глядя на профессора своими выпученными глазами. От возбуждения она забыла, что вождь не один в комнате.

– Простите. Наверное, мне лучше уйти. – Михаил Владимирович поднялся.

– Да, идите, – кивнул Ленин, слегка поморщившись, – работайте спокойно. Будет в чем-нибудь нужда, обращайтесь без церемоний.

Федор исчез. До машины Михаила Владимировича проводил какой-то вкрадчивый молодой чекист. Открыл заднюю дверцу, интимно прошептал:

– Рассказывать никому ничего не надо. – Он подмигнул, приложил палец к губам, потом, надув щеки, ткнул тем же пальцем в грудь профессору. – Памс!

Звук мотора заглушил высокий, почти девичий смех. Автомобиль опять проехал мимо Александровского сада. Вместе с порывом ветра ударил в лицо все тот же запах. Тяжелый, сладковатый смрад сгоревшей плоти.

* * *

Северное море, 2007

«Заснешь так называемым вечным сном, а он окажется вовсе не вечным, и проснешься в какой-нибудь омерзительной временной дыре, в двадцать восьмом веке до Рождества Христова, в эпоху древнего царства, при фараоне Джосере. Там и поговорить не с кем. Дело не в том, что я не знаю древнеегипетского языка, это как раз не проблема. Проснувшись в любой точке времени и пространства, довольно скоро начинаешь болтать свободно на местном языке. Год, полтора, и все в порядке. Другое дело, с кем болтать и о чем. Найдется ли там хоть одна живая душа, которая тебя услышит и поймет?

Первое мгновение может быть непереносимо. Открыв глаза, я закричу от ужаса, ибо главным действующим лицом в этой сцене окажется грозная Тауэрт, богиня плодородия, которую древние египтяне изображают в виде беременной самки бегемота и которая непременно присутствует при всех древнеегипетских родах. Без нее просто невозможно появиться на свет.

Единственным смыслом моего визита могла бы стать встреча с доктором Имхотепом. Пожалуй, с ним мне бы хотелось побеседовать. Он должен быть неглуп и вполне симпатичен. Я видел в Лувре его бронзовую статуэтку. Голый, в набедренной повязке, молодой, худой, лопоухий, немного женственный. Тонкая талия, глубокая пупочная впадина, выпуклая, как у девочки-подростка, и слегка ассиметричная грудь. Сидит прямо, на коленях держит свиток. Мне было бы весьма любопытно расспросить, известно ли ему, какими гадостями на протяжении нескольких тысячелетий занимаются злобные господа, именующие себя имхотепами? И как у него, талантливого эскулапа, складываются отношения с могучей Сохмет? Почему именно эта дама, богиня войны, чумы и солнечного жара, с телом женщины и головой львицы, считается у них покровительницей врачевателей?

Впрочем, даже ради интереснейшей беседы с этим великим человеком я не был готов просыпаться в двадцать восьмом веке до Рождества Христова. Я настолько не был готов к этому, что не желал открывать глаза, даже когда услышал рядом настойчивое сопение.

Лицо мое щекотали травинки, пахло прелью, мне было ужасно холодно и мокро. Я решился приподнять одно веко и обнаружил, что лежу в шалаше, надо мной конструкция из веток и клочьев травы, подо мной сырая земля, а рядом любопытная физиономия с живыми блестящими глазками и подвижным сопящим носом. К великому моему облегчению, существо это ничем не напоминало беременную бегемотиху, грозную Тауэрт. Это был бобренок, сын моего спасителя. Я находился в уютной бобровой хатке. У меня совсем не осталось сил, я не мог шевельнуться, да и вряд ли стоило это делать, потому что совсем близко прозвучали отчетливые мужские голоса:

– Давай посмотрим еще раз, хорошенько, вон там, под плакучей ивой.

– Там я уже смотрел, нет никого, да и не может быть.

– Бьюсь об заклад, он утоп, пошел ко дну, как топор.

– Ну, тогда спешить некуда. Вполне можно пропустить рюмочку за упокой его грешной души».

…Соня перевернула очередную страницу. Но не успела прочитать больше ни строчки.

Послышался мягкий колокольный звон. Тут же открылась дверь, явился Чан. Соня быстро спрятала тетрадь и медвежонка под подушку. Слуга сделал вид, что ничего не заметил.

– Госпожа, пора обедать. Хозяин велел передать, он сожалеет, новой одежды для госпожи пока нет. Переодеться к обеду нельзя. Оплошность будет исправлена скоро.

Слуга говорил по-немецки. Этот язык он знал лучше других, фразы выговаривал старательно, четко, почти без ошибок.

– Скоро? – переспросила Соня. – Значит, мы причалим?

– Прошу, госпожа, – Чан испуганно стрельнул на нее блестящими черными глазами, – хозяин ждет, все собрались.

Небольшая кают-компания была обставлена старинной мебелью темного дерева. На полу мягкий вишнево-синий ковер. Между двумя круглыми иллюминаторами буфет, у стены диван, обитый синим бархатом. Посередине круглый обеденный стол под белой скатертью, тарелки, приборы, хрустальные бокалы, свечи в бронзовых подсвечниках, китайская фарфоровая ваза со свежими чайными розами.

У двери стояли двое слуг в такой же белоснежной униформе, как Чан. Худой длинный мужчина неопределенного возраста, беловолосый краснолицый альбинос, с салфеткой, перекинутой через руку, и крупный, болезненно полный чернокожий мальчик не старше шестнадцати. Слуги низко поклонились, и Соня заметила на гладко обритом шоколадном темени мальчика аккуратный крестообразный шрам. Ромбовидный участок кожи вокруг шрама ритмично пульсировал, как младенческий родничок.

У стола стояли трое мужчин. Двое в морской форме, один в джинсах и толстом бежевом свитере с высоким воротом.

– Добро пожаловать в нашу маленькую дружную семью, – сказал Хот. – Знакомьтесь, господа. Это Софи.

Все трое улыбнулись и слегка поклонились.

– Софи, позвольте представить вам нашего капитана. Господин Уильям Роуд.

Капитан был пожилой, краснолицый, с зелеными глазами и круглой рыжеватой бородкой. Он пожал Соне руку, подмигнул, улыбнулся и сказал по-английски странно высоким, почти женским голосом:

– Моя дорогая леди, для вас я просто Уилли. Рад видеть вас на нашем скромном судне. Как поживаете?

Опять этот едва уловимый запах тухлой рыбы изо рта, как у Фрица Радела, как у Хота.

Второй, в форме, был штурман, испанец Антонио Родригес, лет сорока, худой, узкоплечий, с широким костистым лицом. Кожа туго обтягивала скулы и сухо блестела, словно покрытая слоем лака. Остатки каштановых волос зачесаны наискосок, поверх лысины. Карие выпуклые глаза бессмысленно уставились на Соню из-под пышных женских ресниц. Тонкие бледные губы растянулись, как резиновые, в плоской улыбке. Рукопожатие было слабым и влажным. Он произнес длинный замысловатый комплимент, мешая английские слова с испанскими, что-то о женской красоте, которая, как путеводная звезда, освещает путь одинокому кораблю в ненастной океанской ночи.

Тот же запах. Соня отвернулась и подумала, что не сумеет ни кусочка съесть за этим столом.

Третий, в свитере, был судовой врач, американец Макс Олдридж. Невысокий, коренастый, обритый наголо, с молодым загорелым лицом и яркими голубыми глазами. Он близоруко щурился и показался Соне чуть живее и натуральней остальных.

– Рад познакомиться. Как вы себя чувствуете?

После крепкого рукопожатия он не отпустил Сонину руку, а зачем-то стал считать пульс, приложив пальцы к запястью.

– Благодарю вас, я в порядке, – сказала Соня.

– Да, я вижу. Восемьдесят ударов в минуту. Совсем неплохо.

В комнате был всего один стул. Его занял Хот. Остальные стояли. Соня оказалась между капитаном и