– Геворг Чауш, иди в дом Тер-Каджа!
– Твой дядя женщину украл из села Ахбик, слышишь, Геворг Чауш!
Геворг Чауш взял ружье и, перейдя гору Хтан, пришел к гайдукскому своему главарю.
– В доме Тер-Каджа к тому времени набилось множество народу. Знатные князья, священник, крестьяне-землепашцы. И Сосе была тут же.
Поздоровался со всеми Геворг Чауш, повесил ружье на балку, сел.
И Немрутский Сероб обратился к нему с вопросом:
– Как же это так, что ты, самый бывалый солдат этой страны, где закон говорит, что сасунцу не должно умыкать женщину, позволил, чтобы твой дядя увел замужнюю женщину из Ахбика?
На это Геворг ответил:
– Ты мацун и сливки съел, а меня на пустую сыворотку позвал?
Сказал и посмотрел Сосе в глаза.
– Если б ты хоть немного уважал своего предводителя, таких слов я бы сейчас не слышал. Это какие такие сливки и мацун я ел, по-твоему?! – прогремел Сероб и в страшном негодовании потянулся за оружием.
Сосе схватила Сероба за руку.
Геворг поднялся.
– Мой дядя совершил это преступление тайком от меня, – сказал он, – ты в этой стране главный, ты и верши суд, как хочешь, так и поступай, твоя воля.
– Ежели моя воля, то это дело поручаю тебе, бывшему солдату Арабо, ныне моему солдату. Иди и суди, -сказал Родник Сероб и тоже поднялся.
– Мне, значит, поручаешь?
– Тебе.
Геворг Чауш, не говоря больше ни слова, взял свою винтовку, и, опустив голову, вышел из дома Тер- Каджа.
Я из любопытства последовал за ним – он прямиком к сараю пошел, где дядя его и женщина из Ахбика были заперты.
Геворг был в ярости и долго не раздумывал. Самолюбие его было задето. Он встал в дверях сарая, и принесенное из Алеппо ружье выстрелило в грудь родного дяди, Вторым выстрелом была убита женщина из Ахбика, после чего Геворг повесил ружье на шею и с сумрачным лицом удалился в сторону шушнамеркских лесов.
В отряд Сероба Геворг больше не вернулся.
Я впервые слышал выстрел с такого близкого расстояния, впервые видел такое.
А было мне в то время семнадцать лет.
Шапинанд На следующий день Родник Сероб подозвал меня и дал приклад от разбитого ружья.
– Отнесешь мастеру Шапину, – сказал он и показал, куда мне идти – в сторону Талворика.
Что ж, сказал я про себя, ежели я из Хлата до Гели добрался, значит, и до Талворика дойду. Чем больше человек повидает белого свету, тем лучше.
Я отправился в путь по талворикской дороге, прошел кварталы Гарипшан, Мхитар и Тех и стал подниматься на Андок. Потом обошел гору Хтан, и тут кто-то окликнул меня. Гляжу, а это поливальщик деревенский.
– Куда идешь, эй!
– В Талворик, – сказал я.
– Вот дурень, – крикнул он, – тебе в Тахврник надо, не в Талворик!
Понял я, что неверно иду, вернулся и направил шаги в Тахврник. Благословен тот, кто быстро находит свою стезю.
Тахврник был одним из кварталов села Гели. Дом, который я искал, прикорнул на высоконькой скале. С толстыми стенами был дом, окнами на юг обращен.
На пороге сидел человек, подперев голову рукой, в другой руке трубку держал. Я обратил внимание на то, что у него большие ноги, обутые в громадные трехи. Сутулая спина и могучие плечи придавали ему сходство с великаном. Я думал, он от моих шагов очнется, но он даже не пошевелился. Спал, наверное.
Смело подошел я к порогу. Дверь была одностворчатая, сколоченная из трех толстых ореховых досок. Толкнул я дверь, вошел в дом.
В сенях было темно. По всей длине дрова на растопку были сложены – большущие коряги, сухие поленья. Повернул я налево и вошел в ту часть дома, где находился очаг. Амбар и погреб остались по правую руку. Очаг был устроен в стене в виде полукружья и соединялся с отверстием в крыше – ердыком. Камни в очаге были еще горячие – огонь, наверное, только-только погас. Тут же стояло корытце, полное слоеного печенья, сверху покрыто зелеными ореховыми листьями. И раз уж я самозванцем вошел в дом сасунца и вижу свежеиспеченную гату, дай-ка съем, думаю.
А потом вдруг засомневался. Вдруг да не в тот дом вошел. Быстро метнулся я в сени, чтобы выскочить на улицу, да за балку задел, что-то с шумом упало. Лампадка была. Ладно, подумал я, что с того, что я съел в чужом доме кусок гаты и опрокинул в темноте светильник, не такое уж это преступление.
Потянулся я рукой к щеколде, и вдруг какой-то глухой звук дошел до моего слуха. Откуда, думаю, это? И вижу – в стене дверь; толкнул ее, очутился в просторном хлеву.
В хлеву было темно, сквозь полутьму я разглядел какого-то человека, он что-то мастерил. Луч солнца, пробившись из узенькой щели, слегка осветил хлев. Я немножко освоился в темноте. Пол в хлеву был вымощен булыжником. Местами камни от сырости блестели, особенно возле ясель, где сидел человек – солнечный блик играл у него на лице.
– Кто тут чинит приклады? – спросил я в нерешительности.
– Что у тебя, давай, мастер Шапин сделает, – отозвался из полутьмы человек, не поднимая головы.
Незнакомый мастер работал, сидя на куске войлока. В руках он держал старый затвор, который пытался вправить. Широкоплечий был мужчина, большелобый, с кругловатым лицом, усы рыжие с загнутыми острыми концами. Среди черных волос выглядывала луной плешь. Рядом с ним стоял сундук, а за спиной – седлообразный помост, который напоминал стол плотника.
Мастер Шапин был родом из Гарахисара. Совсем еще молодым бежал из родного села и после долгих скитаний обосновался в Сасуне. Я слышал, что он сын плотника и унаследовал ремесло отца. Но больше он славился тем, что изготовлял приклады и искусно чинил затворы.
– Вот, паша послал, – сказал я и, вытащив приклад из мешка, протянул ему.
– Паша, говоришь?
– Сероб с Немрута.
– Все сейчас пашами заделались. Может, и ты хочешь пашой стать? – Он взглянул на меня насмешливо.
– Нет, я простых людей сын.
– Ремеслом каким владеешь?
– Сапожничаю малость.
– Хорошее ремесло, в жизни не раз тебе пригодится. А читать умеешь?
– Умею, – сказал я.
– «Пес и кот» читал?
– Да.
– Башмак мой прохудился, залатать сумеешь? – спросил он.
– Сумею, да только инструмента нет.
– У меня есть. Сядь рядом, сынок, займись делом, пока я ружье починю, – сказал он и снял с ноги башмак. В башмак песок набился, он вытряхнул и дал мне. Я понял, что он скорее испытать меня хочет, а не то чтобы всерьез починить предлагает. За спиной у него лежала большая военная сумка. Он вытащил из нее сапожный инструмент, я сел рядом с ним и принялся латать его башмак.
Мастер Шапин починил затвор, с которым до этого возился, и взялся за серобово ружье, а я с пылом занялся своим старым ремеслом. Работали мы молча и словно соревнуясь. Когда я кончил дело, он надел башмак и, положив руку мне на плечо, сказал:
