колозом на голове. Позади невесты в качестве телохранителя стоял Град Тадэ со светильником в руках. А мы с Тиграном и Чоло встали за дверью – руки под абами на оружии. У Чоло колоз был сдвинут на ухо, смешно так.
Когда свадьба подошла к концу, мы, чтоб не бросаться в глаза, зашли за дом.
Постель Алибега-аги была готова принять чужую невесту. Алибег первым встал из-за свадебного стола и вышел из дома, за ним последовала невеста в сопровождении гостей. Франк-Мосо шел рядом с женихом, позади них шел Град Тадэ, высоко подняв светильник, как было условлено.
Возле дома Алибега Тадэ улучил минуту и задул огонь. Чоло в темноте отдал свой колоз жениху и, быстро сняв с невесты фату с покрывалом, накинул все это себе на голову и последовал за беком в дом под видом невесты.
– Доброй ночи тебе, Алибег-ага, не очень мучай невесту, так и быть, эта ночь твоя, остальные все мои, – сказал Амино и, надев колоз Чоло на свою невесту, повел ее к себе домой.
Мы с Тиграном поднялись на кровлю Алибега. Заглянули в ердык. Алибег уже разделся и лежал в постели, возбужденно покручивая усы в предвкушении ночных утех.
Чоло подошел к постели и прямо в одежде забрался под одеяло. Бек протянул руки к Чоло-невесте; Чоло выхватил обрез из-под абы – и как даст беку по голове!
– Помогите! На помощь! Это не невеста! Это джан-фидаи! Под фатой невесты джан-фидаи! – в ужасе завопил Алибег.
– Молчи! Я не стану тебя убивать, но чтоб после этого ты не смел осквернять молодым их первую ночь, – пристращал армянский фидаи курдского богача.
На крик Алибега прибежали его слуги, но из ердыка уже свесилась веревка, и Чоло, с фатой на голове, разом оказался на кровле, а Град Тадэ, стороживший нас на улице, тут же растворился в темноте.
– Кто загасил огонь?! – послышались удивленные выкрики.
И пока гости пытались понять, что случилось, мы были уже далеко от села. Фата с накидкой остались на кровле бека. Тадэ с Франком-Мосо поджидали нас в условленном месте.
Пересчитали мы свои колозы. У Франка-Мосо колоза не оказалось. Уронил, должно быть, в темноте. Тигран похвалил Чоло за храбрость, а Тадэ пожурил: раньше времени, дескать, задул огонь.
– Верно, поспешил ты чуток, – согласился Чоло.
И Франк-Мосо подхватил: да, мол, поспешил Тадэ, и потому он, Мосо, потерял свой колоз. Увидел я, что сейчас мы все перессоримся, и говорю: «Град Тадэ, говорю, вопреки своему нетерпеливому характеру, все сделал как надо и ничуть не поторопился, и это ему мы обязаны чем, что операция прошла так удачно».
Мы сложили оставшиеся колозы и веревку в мешок Франка-Мосо и направились к Черному Камню. Весть о том, как мы спасли невесту курда, мгновенно облетела все курдские села.
На следующий день мы узнали, что с Алибегом случился удар, а Амино со своей возлюбленной бежал в сторону Фархина, пообещав прислать Геворгу Чаушу свинца и серы, чтобы он продолжал бороться с безжалостными беками.
Лекари с черной горы Свет прорезал тьму, когда мы добрались до Брнашенских гор. Деревья здесь были высокие, они поднимались вместе с пригорками и спускались вместе с оврагами. Но вот макушки деревьев одна за другой осветились солнцем, и весь лес вспыхнул, заиграл, залитый светом.
Из-за листьев посыпались снопы света. Задрав головы, мы восхищенно оглядывались. И вдруг смотрим – на верхушке высоченного тополя что-то чернеет.
Мы все трое задрали головы и давай гадать-прикидывать, что бы это было.
Чоло решил, что это орел, а мушец Тигран – нет, мол, бурдюк.
– Да что же бурдюку делать на дереве? – изумился Франк-Мосо.
– Пастухи из Аринока подвесили, внутри – не иначе – шашлык запрятан.
И точно, на верхушке тополя раскачивался самый настоящий мешок из сыромятной кожи. Казалось, он вот-вот упадет, но нет, мешок из козлиной шкуры бесшумно покачивался среди ветвей, словно орел, расправляющий крылья перед полетом.
Бух! Что-то тяжелое упало сверху. Мы подумали, что упал мешок, но тут послышались стон и громкие ругательства – кто-то крыл на все лады курда-правителя Аджи Феро, того самого, которого мы отпустили с миром по просьбе Тер-Кероба.
Мы подбежали. Под деревом лежал, распластавшись, дядюшка Еранос – погонщик мулов, мой старый знакомый. Смотреть на него было страшно, живот его был весь распорот, у несчастного кишки из чрева вывалились. Обеими руками он держался за живот и кричал от боли.
Бедный, бедный дядюшка Еранос. Много лет назад я вылечил его от боли в пояснице, но сейчас помочь ему было выше моих сил. И никто из нас не мог помочь – ни Франк-Мосо, ни мушец Тигран, ни Чоло.
Чоло предложил отнести его как можно скорее к брнашенским пастухам. Отнести, но как?
Град Тадэ вызвался нести Ераноса на закорках. У него был опыт в подобных делах. Раненым, больным, усталым – всем он подставлял плечо.
Мы с осторожностью приладили ему на спину погонщика мулов. Тадэ тут же двинулся в путь, стараясь ступать как можно осторожнее. Я придерживал погонщика за правую ногу, а мушец-Тигран – за левую. Чоло шел рядом, отгоняя налетавших птиц. Ну а Франк-Мосо, как всегда, заметал следы. Иногда он забегал вперед и придерживал ветки, чтоб они Ераноса не задели.
По дороге дядюшка Еранос обронил несколько слов шепотом, и мы поняли, что случилось.
Начальник жандармерии Хюсны-эфенди, заметив, что Еранос то и дело сопровождает на дорогах Багеша подозрительных людей, запретил ему появляться в этих краях. В последний раз Ераноса видели в деревнях Манаскерта. Он вез с Хутских гор орехи, выменяв их на зерно. Происходило это после знаменитого путешествия Мосе Имо в Англию.
В конце концов Еранос был вынужден поступить на службу к архимандриту Ованесу. Он возил из лесу хворост, но тут возникло новое препятствие в лице Аджи Феро – тот запретил ему рубить лес в этих краях. Ераносу пришлось ходить за хворостом в Брнашенские леса. Он сорвался с дерева, когда обрубал ветки, и ему распороло живот снизу доверху. Остальное мы уже видели.
Довольно быстро дошли мы до выгона. Там мы увидели рослого пастуха, который, озабоченно поглядывая на отару, мерно перебирал четки.
– Ходедан это, – сказал Чоло, узнав пастуха. Чоло сказал, что жена этого пастуха, по имени Баяз, уроженка Мушской долины. Что свадьбу они сыграли такую, что звуки зурны до самой Марута-горы доходили.
Хутские пастухи вели счет своей скотине либо на пальцах, либо на четках. То ли от наших шагов, то ли еще от чего, пастух, которого звали Ходедан, сбился со счета и начал считать снова, захватывая на этот раз по две костяшки и произнося вслух: два по двадцать, три по двадцать. Под кустом он заметил трех отбившихся коз. «Одна коршуну, одна с обрыва и третья долой», – тихо пробурчал он себе под нос, загибая три пальца, но счет все равно не получался, коз не хватало.
На выгоне был еще один пастух – помоложе, Тонэ, так звали молодого пастуха, сидел у костра и зашивал трехи толстой ниткой из крученой козьей шерсти. Увидев нас, он не растерялся, отложил трехи, с достоинством поднялся, вымыл руки, уложил погонщика мулов Ераноса на войлок и осторожно стал заправлять ему кишки на место. Потом он потер края раны какими-то растениями, раскалил на огне большую иглу и прямо на наших глазах той же черной ниткой стал зашивать человеку живот. Много всякого я видел на свете, но чтобы сапожной иглой зашивали живьем рану, да еще и ниткой, скрученной из козьей шерсти, – такого я и вообразить себе не мог.
– Помрет, – покачал головой Франк-Мосо.
– Выживет, – сказал Чоло.
Честно говоря, я тоже не рассчитывал, что дядюшка Еранос выкарабкается из этой скверной истории. Пастух снова подержал иглу над огнем.
– Будьте спокойны, – заметив наше беспокойство, усмехнулся брнашенец Тонэ. – Не впервой мне. Ведь что у человека живот, что у козы – все одно. – Он сделал последние стежки над пупком. Потом нагнулся, зубами перекусил нитку и, взяв нож, сделал маленькую зарубочку на своем пастушьем посохе, пониже тех зарубочек, которые обозначали забитых коз. Что ж, этот человек вел свой счет таким образом.
Непослушные козы то и дело разбегались. Пастухам не столько приходилось обороняться от волков,
