сколько бегать и собирать коз. Ночью козы могли вдруг выбежать одна за другой и разбрестись по горам. Поди ищи их потом в потемках.
Из лесу вышли еще два пастуха, гоня перед собой отбившихся коз. Один из них волоком протащил мимо нас страшного бородатого козла и швырнул его у костра. Один рог у козла-вожака был совсем раздроблен, а ноги перебиты.
Этот яростный козлище уже целый год убегал от стада и уводил за собой сотни непокорных коз. За этим черным бородатым идолом, словно заговоренные, почему-то обычно бежали только белые козы, толкаясь и скатываясь с обрыва, словно пенящиеся воды водопада. Этой ночью он увел их к самому ущелью Красного Дерева, на этот раз он и сам разбился. Пастухи, пригнавшие коз, валились с ног от усталости.
Волкодавы, обступив раненого козла-вожака, яростно лаяли на него. Словно чувствовали, что черный этот бородач самый лютый их враг, почище всяких волков.
Погонщик мулов тихо застонал возле костра. Собаки, оставив козла, набросились на него.
Пришел Ходедан, он в третий раз запутался со счета и был сильно не в духе. Он отогнал собак, внимательно обследовал рану, остался доволен, кивнул и велел дать больному теплой воды с мятой.
– Давал уже, – сказал Тонэ.
– Еще дай. Нашего леса мята – спасение в таком деле.
Этот пастуший бог с сожалением посмотрел на поверженного козла, потом перевел взгляд на нас. Мы все поняли и не дали ему зарезать козла.
И тогда пастух Тонэ побежал к тополиной аллее. Он угостил нас тем самым шашлыком, который он собственноручно подвесил на самый высокий сук.
И такая кругом царила прохлада, такой ветер реял в сказочных Брнашенских горах!..
Погонщик мулов Еранос не умер. Через пять дней пастухи вытащили из шва нитки, и он живой- невредимый вернулся в монастырь, а мы спустились с горы Хачух и через ущелье Красного Дерева все направились к Бердакским лесам.
Один из пастушьих волкодавов спустился с нами в ущелье. Это был тот самый пес, который в этой теснине слизывал кровь Халила с земли, я узнал его.
Мы оглянулись в соко-высоко на макушке тополя раскачивался кошель хутского пастуха. Как только мы дошли до места, Франк-Мосо первым делом отдал колозы Молнии Андреасу, чтобы тот спрятал их в своей пещере. На всякий случай.
У архимандрита Хесу В этот год выпало так много снега, что, как сказал бы сасунец Фадэ, «если бы воробушек лег на спину и вытянул вверх лапки, он достал бы до самого бога».
На горе Сурб Ахберик мы вырыли в снегу просторную пещеру и некоторое время жили в ней. Когда же мороз усилился, я отправил Гале, Фетара Манука, Чоло и Асо в Сасун к Спаханацу Макару, а сам направился к монастырю св. Карапета, решив переждать там самые лютые один-два месяца.
Я знал, что в монастыре есть вооруженная стража, но мне необходимо было попасть туда, потому что там, я знал, находился Геворг Чауш, от которого долгое время не было никаких вестей.
Дорога к монастырю св. Карапета красивая-красивая, извилистые крученые тропинки ведут к нему. Но сейчас все покрыто снегом. Заснежено все – все пригорки, все холмы и райские леса. Луны не видать. Не видать и гор – Глака и Аватамка. Только белый снег слабо высвечивает в темноте мой путь.
Придерживая под абой обрез, я медленно продвигался вперед.
Я прошел церковь св. Ована, миновал гору Хомзо и двинулся к Дзиарету. На другой день я приметил купола церкви, которые возвышались над заснеженной оградой. На мое счастье, разыгралась страшная буря. И это помогло мне смело продвигаться вперед, не боясь быть замеченным. Так стихия, сама того не ведая, подчас приходит на помощь человеку.
Я подошел к монастырю со стороны горы Аватамк, обойдя ворота с той стороны горы, где были замучены семь отшельников. У меня был знакомый пастух здесь, однажды мы с Чоло зарезали его теленка для отряда. И сейчас, когда я, усталый и продрогший, стоял на улице, единственным моим желанием было очутиться в теплом хлеву пастуха Саака.
В келье настоятеля зажегся огонек, а вьюга между тем забирала все круче, и часовой-аскяр еле удерживался на кровле. Я улучил минуту, бросился к монастырской ограде, и, прижавшись к каменной стене, смотрел, как снег заметает мои следы. Потом передохнул немного и, слепив снежок, кинул его в освещенное окно.
Геворг давно еще договорился с отцом Хесу, что это условный знак. На всякий случай я бросил еще один снежок. Окно бесшумно приоткрылось, и на землю медленно опустился конец веревки. Я обвязался веревкой и стал быстро подниматься. Двое мужчин тянули веревку наверх. Один был сам архимандрит Хесу, облаченный в рясу, другой – отец Степанос.
Ветер в последний раз обдал меня снегом и отступил, ударившись об ограду. Еще несколько секунд – и святой отец заключил меня в свои объятия, прижав меня, продрогшего, к своей теплой бороде. Это был тот же крепкий старик с ласковой отеческой улыбкой на лице, таким я его и запомнил со времен битвы в монастыре.
Геворг Чауш учился в этом монастыре, а я здесь был уже дважды, причем в первый раз мы с Геворгом зашла сюда по пути в Фархин. Я запомнил широкий монастырский двор, где каждый год в дни праздника – Вардавара* и на пасху собиралось множество народу поглазеть на канатоходцев. Я тогда не знал даже, где живет настоятель, и, поди же ты, в такую тяжелую для меня минуту он сам, своими руками, втащил меня в свою келью.
* Вардавар – праздник Преображения.
В келье отца Хесу было тепло. В печке потрескивали дубовые полешки. Со стен и с потолка свисали связки засушенного медвежьего шиповника, лесной груши и диких яблок. В углу стоял кувшин с горчицей, на столе – печеные грибы и хлеб из проса.
Сам обходясь малым, отец Хесу был чрезвычайно щедр, когда речь шла о спасении его народа. «Желтое золото посильнее всех пушек, – любил повторять он. – Дайте мне золото полной мерой, и я без всякого кровопролития посажу на трон армянского царя». Именно так, пустив в ход золото, отец Хесу в свое время подкупил множество влиятельных султанских чиновников и курдских беков. «Пусть амбары у армян опустеют на время, это лучше, чем умереть, ухватившись за полные мешки, – говаривал Хесу. – А того, кто не склонится перед золотом, следует уничтожить», – проповедовал отец Хесу; он и в самом деле сумел расправиться с несколькими влиятельными богачами, которые стояли у него на пути.
Таков был этот удивительный святой отец, родом из Сасуна. Простой народ, будь то армянин или курд, боготворил его и считал вторым Геворгом Чаушем в монашеской рясе.
Отец Степанос подбросил в огонь хвороста и поставил на стол полную миску дымящейся похлебки.
Но я пришел сюда ради Геворга Чауша, а его что-то не видать.
– Где он? – спросил я.
Молодой Степанос увидел, что я ищу глазами Геворга, и закрыл было своей ладонью мне рот, чтоб я молчал, но, поймав взгляд святого отца, быстро отвел руку.
– О ком это ты? – спросил Хесу.
– Да я о Сааке, пастухе, – ответил я, сообразив, что тут кроется какая-то тайна и святой отец не во все посвящен.
– Небось, дрыхнет твой Саак сейчас, – усмехнулся Хесу. – Значит, так… Хоть над нами стража поставлена, смотрят в оба, но ты поживешь у меня… ну и к Сааку будешь наведываться, разумеется.
