В это время послышался топот лошадей где-то близко от дома. Изабелл взглянула на берег реки и увидела группу всадников — они въезжали в ограду.
От неожиданности она вскрикнула; в крике этом были и радость и испуг.
— Кто это приехал? — спросила Сесилия, подбегая к сестре.
— Это они.
— Кто они?
— Сеньор Алваро и другие.
— Ах, вот как! — воскликнула Сесилия и покраснела.
— Что-то они уж очень скоро вернулись? — спросила Изабелл, не заметив смущения девушки.
— Да, пожалуй. Мало ли что там могло случиться!
— Прошло только девятнадцать дней, — вырвалось у Изабелл.
— Как, ты даже дни считала?
— Чего же проще, — ответила Изабелл, в свою очередь краснея. — Послезавтра будет как раз три недели.
— Пойдем посмотрим, какие они привезли нам подарки!
— Подарки, нам? — переспросила Изабелл, с какой-то особенной грустью подчеркнув последнее слово.
— Да, нам, потому что я заказала ниточку жемчуга Для тебя. Жемчуг очень пойдет к твоему липу! Знаешь, ведь я завидую тебе, что ты такая смуглая!
— А я бы, верно, жизнь отдала за то, чтобы быть такой беленькой, как ты, Сесилия.
— Смотри, солнце уж садится. Идем!
И обе пошли к дому.
VI. ВОЗВРАЩЕНИЕ
В то время как девушки сидели в саду, двое мужчин прогуливались в тени по другую сторону площадки.
В одном из них, высоком и статном, по его гордой осанке и по одежде легко можно было узнать именитого фидалго.
На нем был черного бархата камзол с шелковыми отворотами кофейного цвета, бархатные панталоны, тоже черные, и высокие сапоги из белой кожи с золочеными шпорами.
Белоснежный плоеный воротник облегал его шею, оттеняя красивую седую голову.
Из-под коричневой шляпы без пера выбивались пряди серебристых волос, ниспадавших на плечи. Сквозь длинную бороду, белую, как пена водопада, просвечивали розоватые щеки, резко очерченный рот, в маленьких живых глазах горел огонек.
Этот фидалго был дон Антонио де Марис. Несмотря на свои шестьдесят лет, он в полной мере сохранил бодрость, и, должно быть, именно потому, что жил деятельною жизнью. Держался он прямо и ходил твердой, уверенной походкой, как ходят мужчины в расцвете сил.
Бок о бок с ним прогуливался другой пожилой мужчина со шляпой в руке. Это был Айрес Гомес, его эскудейро25 и испытанный товарищ всех его странствий. Фидалго во всем доверял ему, как человеку преданному и умевшему молчать.
То ли оттого, что на чертах его лежал отпечаток какой-то настороженности и беспокойства, то ли оттого, что овал его лица был несколько удлинен, эскудейро чем-то походил на лисицу, и сходство это становилось еще более разительным из-за его не совсем обычного костюма. Поверх коричневого вельветового камзола на нем была куртка из лисьего меха; из этого же меха были и его очень высокие сапоги.
— Хоть ты и не хочешь признаться, Айрес Гомес, — сказал фидалго, обращаясь к эскудейро и продолжая отмеривать шаги, — я убежден, что в душе ты со мной согласен.
— А я и не говорю, что нет, сеньор кавальейро: я ведь признаю, что дон Диего поступил безрассудно, убив эту индианку.
— Скажи лучше, жестоко, безумно! Неужели ты думаешь, что из-за того только, что он мой сын, я стану его оправдывать!
— Вы слишком к нему суровы.
— Так оно и должно быть! Фидалго, который убивает слабое, беззащитное существо, поступает недостойно и подло. Ты тридцать лет неотступно следуешь за мной и хорошо знаешь, каков я с врагами. Но хоть шпага эта и уложила на войне немало людей, пусть она лучше выпадет из моих рук, если в минуту ослепления я подниму ее на женщину.
— Да, но не надо забывать, что это за женщина! Краснокожая!
— Знаю, что ты хочешь сказать; но я не разделяю идей, которым привержены мои товарищи. Для меня индейцы, если они на нас нападают, — это враги, и мы их должны одолеть, а если они относятся к нам с уважением, — это вассалы на завоеванной нами земле; но прежде всего это люди!
— Сын ваш иного мнения; вы отлично знаете, как его воспитала дона Лауриана…
— Моя жена! — с горечью воскликнул фидалго. — Но речь сейчас не об этом.
— Да. Вы говорили, что опасаетесь последствий безрассудного поступка дона Диего.
— А ты как думаешь?
— Я уже сказал вам, что не смотрю на это так мрачно, как вы. Индейцы вас уважают, боятся. Никогда они не отважатся на вас напасть.
— Могу тебя уверить, что ты заблуждаешься. Или нарочно хочешь ввести меня в заблуждение…
— Я не способен на это, сеньор кавальейро!
— Айрес, ты не хуже меня знаешь нравы туземцев. Ты знаешь, что жажда мести в них сильнее всех прочих чувств. Ради нее они готовы пожертвовать всем — и свободой и жизнью!
— Как не знать, — ответил Айрес.
— Ты вот говоришь, они меня боятся; но стоит им только счесть себя оскорбленными, и они пойдут на все, чтобы отомстить.
— У вас больше опыта, чем у меня, сеньор кавальейро; но дал бы господь, чтобы вы на этот раз оказались не правы.
Дойдя до угла и собираясь повернуть обратно, дон Антонио де Марис и его эскудейро увидели молодого человека, который шел вдоль фасада дома.
— Оставь меня, — сказал фидалго Айресу Гомесу, — и подумай о том, что я тебе сказал. Во всяком случае, мы должны быть готовы их встретить.
— Если только вообще они явятся! — кинул ему вслед упрямый эскудейро, продолжавший стоять на своем.
Дон Антонио медленными шагами направился к молодому человеку, который сидел на скамейке в нескольких шагах от него.
Завидев отца, дон Диего де Марис поднялся с места и, обнажив голову, почтительно его приветствовал.
— Сеньор кавальейро, — строго сказал старый фидалго, — вчера вы нарушили мое приказание.
— Сеньор…
— Невзирая на мое особое распоряжение, вы оскорбили индейцев и навлекли на нас их месть. Вы поставили под угрозу жизнь вашего отца, вашей матери и преданных нам людей. Можете быть довольны тем, что вы сделали.
— Выслушайте меня, отец!
— Вы совершили низкий поступок, убив женщину, поступок, недостойный нашего имени; это только показывает, что вы еще не знаете, как надо пользоваться шпагой, которую носите.
— Я не заслуживаю этого оскорбления, сеньор! Накажите вашего сына, но только не унижайте его.
— Не отец вас унижает, сеньор кавальейро, а ваш собственный поступок. Я не хочу позорить вас,
