бродили по комнатам, шатаясь, зажимая раны руками. В кухне уже лежал один убитый с простреленным лбом. А полукруг врагов всё суживался и суживался.
Вдруг увидели, как на лице капитана, до сих пор совершенно бесстрастном, появилось выражение тревоги; он большими шагами вышел из комнаты, в сопровождении сержанта. Через три минуту сержант прибежал обратно и позвал барабанщика, сделав ему знак идти за собой. Мальчик бегом поднялся вслед за ним по деревянной лестнице и оказался на пустом чердаке. Здесь, у слухового окна, стоял капитан и писал что-то карандашом на листке бумаги. У ног его, на полу, лежала веревка.
Капитан сложил записку и, посмотрев прямо в зрачки мальчика своими серыми и холодными глазами, отрывисто сказал:
— Барабанщик!
Барабанщик поднял руку к козырьку.
— Ты смелый?
Глаза мальчика засверкали:
— Да, синьор капитан.
— Видишь ли ты там, — сказал капитан, подводя его к окошечку, — на равнине, недалеко от домов Виллафранки[24] отблески штыков? Это наши. Они не двигаются. Возьми эту записку, спустись по веревке из окна, скатись по обрыву, беги через поля, доберись до наших и передай записку первому же офицеру, которого встретишь. Сними и брось здесь ремень и ранец.
Барабанщик снял ремень и ранец, спрятал записку в нагрудный карман. Сержант выбросил за окно веревку, а капитан помог мальчику вылезти из окошка.
— Слушай, — сказал он ему, — жизнь всего подразделения зависит от своего мужества и твоих ног.
— Будьте спокойны, синьор капитан, — ответил мальчик, уже вися на веревке.
— Пригибайся к земле, пока будешь бежать по склону, — прибавил капитан, помогая сержанту держать веревку.
— Не беспокойтесь, синьор капитан.
— Ну, с богом.
Через несколько мгновений маленький барабанщик был уже на земле; сержант поднял веревку и ушел, а капитан бросился к окошку и увидел, что мальчик несется вниз по склону.
Он уже стал надеяться, что барабанщику удастся пробежать незамеченным, как вдруг впереди и позади бегущего поднялись с земли пять-шесть облачков пыли; это значило, что австрийцы увидели мальчика и начали стрелять в него с вершины холма. Пули взрывали землю и поднимали эти облачка пыли, но мальчик продолжал бежать. Вдруг он упал.
— Убит! — воскликнул капитан, сжав кулаки.
Но не успел он произнести это слово, как увидел, что мальчик поднимается. «Ах, он только упал!» — сказал себе капитан и вздохнул свободнее. Действительно, маленький барабанщик побежал дальше, несясь во весь дух, но прихрамывая. «Он повредил себе ногу», — подумал капитан. Облачка пыли Снова стали подниматься с земли, но всё дальше и дальше от бегущего. Он был уже вне опасности. У капитана вырвался крик торжества, но он продолжал с волнением следить глазами за мальчиком, потому что тут было дорого каждое мгновенье: если записка не будет доставлена в ближайшие же минуты, то или все его солдаты падут смертью храбрых, или ему придется сдаться в плен вместе с ними. Мальчик некоторое время бежал во весь дух, потом, прихрамывая, замедлил шаги, потом снова побежал, но всё медленней и медленней, то и дело спотыкаясь.
«Его, должно быть, задела пуля», — подумал капитан. Он следил теперь за каждым движением мальчика и подбодрял его криками, как будто тот мог его услышать. Горящими глазами он измерял расстояние между бегущим барабанщиком и далеким блеском оружия, которое виднелось там, вдали, на равнине, среди позолоченных солнцем полей пшеницы. В то ж время он прислушивался к свисту и трескотне пуль внизу, комнатах, к гневным и повелительным крикам офицеров и сержантам, к громким стонам раненых, к стуку падающей мебели и обломков.
— Вперед! Смелее! — кричал он, следя глазами за бегущим вдали барабанщиком. — Скорее! Беги! Черт возьми, он остановился! Нет, побежал дальше.
Офицер, запыхавшись, поднялся на чердак и доложил, что враг, не прекращая огня, выбросил белый флаг, требуя, очевидно, переговоров о сдаче.
— Не отвечать им! — гаркнул капитан, не спуская глаз мальчика, который был уже на равнине, но не бежал, а с трудом тащился вперед.
— Да беги же, беги! — повторял капитан, стиснув зубы кулаки, — собери последние силы, умри, несчастный, но беги!
Вдруг он разразился проклятиями:
— А, негодяй, трус, он сел!
Действительно, мальчик, голова которого до тех пор возвышалась над пшеничным полем, вдруг пропал из виду, как будто упал. Но мгновение спустя голова его показалась снова. Наконец он добежал до кустарника и исчез из глаз.
Капитан бросился вниз. Здесь, под градом пуль, продолжалась оборона. Комнаты были полны раненых; некоторые и них, шатаясь, держались за мебель; на стенах и полу был следы крови. Правая рука лейтенанта была пробита пулей. Дым и пыль ослепляли.
— Мужайтесь, — закричал капитан, — держитесь на своих постах! Подкрепление близко! Продержитесь еще немножко!
Австрийцы тем временем подошли еще ближе; уже можно было различить в дыму их искаженные лица, и в грохоте перестрелки слышно было, как они выкрикивали ругательства, требовали сдачи и грозили поджечь дом.
Огонь со стороны обороняющихся всё ослабевал, на лицах появилось уныние, невозможно было продолжать оборону. Вдруг выстрелы австрийцев на минуту приостановились, и громкий голос выкрикнул, сначала по-немецки, а потом по-итальянски:
— Сдавайтесь!
— Нет! — заревел стоявший у окна капитан.
И с обеих сторон снова начался еще более сильный и жестокий огонь.
Еще несколько солдат упало. Роковая развязка была неминуема.
— Не сдадимся! Не сдадимся! — отрывисто, сквозь зубы кричал капитан, носясь по комнатам и судорожно сжимая в руке саблю.
Но в этот момент сержант, сбежавший с чердака, закричал во всю силу своих легких:
— Подкрепление!
— Подкрепление! — радостно подхватил капитан.
При этом крике все — здоровые, раненые, сержанты, офицеры — бросились к окнам, и оборона возобновилась с новой силой.
Через несколько минут в рядах противника почувствовалась сначала некоторая неуверенность, а потом и признаки беспорядка. Тогда капитан спешно собрал небольшой отряд в комнате первого этажа, чтобы сделать вылазку и броситься на врага в штыки. Потом он опять побежал наверх. Едва он успел подняться, как послышался бешеный топот и громовое «ура», и стоявшие у окна увидели, что к ним летят двурогие шапки итальянских карабинеров, целый эскадрон, несущийся во весь опор. Сверкающие как молния клинки рассекали воздух и падали на головы, плечи и спины противника.
Тогда наш отряд, оголив шашки, бросился на улицу.
Враг дрогнул, смешался и отступил.
Участок был очищен, дом свободен, и два батальона итальянской пехоты заняли возвышенность.
Капитан с оставшимися в живых солдатами вернулся в свой полк, принял участие в дальнейшем бою и во время последней штыковой атаки был легко ранен в левую руку отскочившей рикошетом пулей.
Этот день закончился нашей полной победой. Но на следующий день итальянцы, несмотря на геройское сопротивление, не смогли справиться с превосходящими силами австрийцев и утром двадцать шестого числа вынуждены были отступить по направлению к реке Минчо.
