прохладой прелестных ручейков и плодами деревьев, столь обильными в этих местах. Паж не особенно горевал, расставаясь со своим прежним хозяином, потому ли, что он надеялся скоро его увидеть, или потому, что юноша рад был случаю перейти на службу к столь прославленному господину; надо полагать, что он и сам обладал столь же воинственным нравом. Дону Феликсу представился случай поехать на Мальту, где он рассчитывал быть посвященным в рыцари этого ордена. Он не хотел брать с собой Мендосу, но отделаться от пажа оказалось делом весьма нелегким, ибо тот со слезами упрашивал взять его с собой, подкрепляя мольбы свои тем, что, служа испанцу, он будто бы меньше испытывает тоску по родному дому. Дон Феликс успел уже привыкнуть к нему, так как паж, помимо прочих достоинств, обладал неплохим голосом и играл на гитаре. Они сели вместе с другими путниками на корабль, направлявшийся на Мальту через Ливийское море. Там судно попало в сильную бурю, и они несколько дней плавали по воле ветра и волн, ибо им не удалось пристать к Пеньону де Велес [c28], к которому отнесли их грозные валы. Впрочем, это были уже христианские земли, отвоеванные у мавров Гомеры доном Гарсией Толедским, которого Филипп Второй назначил начальником небольшой эскадры, предназначенной для подавления корсаров. Несмотря на старания моряков и путешественников, им помогавших, как это обычно бывает в минуту опасности, судно никак не смогло пристать к берегу столь велика была ярость волн, разбивавшихся о прибрежные скалы и превращавшихся в пену. Моряки поэтому попытались укрыться за скалой Полифема, выдававшейся далеко в море. Ночью всем казалось, что они пойдут ко дну, - настолько ужасны были волны и ветер, достигшие наивысшей силы. Гром, дождь и молнии яростно обрушивались на судно, и плывущим временами казалось, что они проваливаются в бездну меж двух океанов, хотя в действительности было то, что происходит с двумя ядами, взаимно уничтожающими друг друга.
Наконец на рассвете они увидели небо и землю, а когда, рискуя жизнью, пристали к берегам Берберии, то были взяты в плен маврами и увезены в Тунис. Обращенные в рабство, дон Феликс и Мендоса быстро нашли себе хозяина. Дон Феликс попросил пажа не называть его настоящего имени, так как оно, без сомнения, было в этих краях известно, а потому плен его слишком затянулся бы или вообще никогда бы не кончился. Им посчастливилось, так как их купил некий еврей, по имени Давид, знавший кастильский язык и имевший в Испании родственников. Он неплохо обращался со своими новыми рабами, ибо надеялся таким образом получить за них более значительный выкуп, полагая, что, если они дадут о себе знать в Испанию, родные обязательно их выручат. Дон Феликс вел себя весьма осмотрительно и остерегался показывать свою силу, считая, что если он будет узнан, то либо за него назначат огромный выкуп, либо долго еще продержат в плену. У Давида была дочь, прекрасная, как солнце (вот уж нестерпимый испанизм, хотя он до крайности принят у наших рассказчиков! Судите сами: если бы девушка действительно была похожа на солнце, чьи глаза могли бы на нее смотреть? Ваша милость, без сомнения, знает, что сравниваемый предмет не должен быть вполне подобен тому, с чем его сопоставляют, и потому, конечно, принимает, как должное, выражения: 'белая, как снег', 'знатный, как король', 'мудрее, чем Соломон', 'поэт, более прекрасный, чем Гомер'). Скажем просто, что она была необычайно красива и весьма неглупа. Ее звали Сусанна, но только именем своим, а не скромностью она походила на библейскую Сусанну [c29] , ибо она сразу же остановила свой взор на... - Я уже слышу, как ваша милость хочет досказать: на доне Феликсе; но вот вы и ошиблись, потому что Мендосика [c30] был красивее, и, услышав, как он вполголоса напевал в саду, она отдала ему свою душу. Таким-то образом госпожа стала рабой своего пленника, что, однако, нисколько не печалило дона Феликса, потому что эта любовь приносила им обоим некоторые выгоды: когда Давид уезжал по торговым делам в Триполи или Бизерту, они становились полновластными хозяевами дома. Сусанна обычно отправлялась со своими рабами в сад. Она не остерегалась дона Феликса, потому что пленники сказали ей, что они братья. Достав лютню, Сусанна попросила Мендосу спеть, и тот начал так:
