разинутыми пастями.
– Довольно! Прекрати нести эту чепуху! – И, успокоившись, без малейшей эмоции, произнес:
– Ты всему научишься. Пройдет какое-то время, и мы снова поговорим об этом. Тогда ты поймешь, что мир устроен иначе, чем ты думаешь.
Томас замотал головой. Отрицая и утверждая одновременно.
– Ты все узнаешь. Ты же наверняка слышал о войне, о евреях в лагерях?
Да, об этом он слышал. О преступлениях немцев, убивавших евреев, к которым он тоже, как оказывается, теперь принадлежал. К тем истощенным людям за колючей проволокой на черно-белых фотографиях. Эти люди внушали ему страх перед миром, перед дьяволом, перед искушением зла.
– Вы тоже сидели в лагере?
– Нет. Твои дедушка и бабушка сидели. Их убили. Всю мою семью убили.
– Бабушка жива, – сказал Томас.
– К счастью, да, – сказал мужчина и снял очки. Мягкой салфеткой, лежавшей в хрустальной вазочке на поверхности письменного стола из красной кожи, он протер стекла. – Слушай внимательно то, что я тебе сейчас скажу. – Он заморгал, и Томас заметил красную вмятину у него над носом, где сидели очки. – Всю свою жизнь я много работал. Я до сих пор много работаю. И я хочу иметь преемника, того, кто продолжил бы мое дело в будущем. Я имею в виду тебя, Томас. Ты моя плоть и кровь, мой наследник. Ты получишь столько денег, сколько не потратишь за десять жизней. Ты везде будешь чувствовать себя как дома, потому что у тебя повсюду будут дома. Ты будешь наслаждаться жизнью, но у тебя будут и обязанности. Многие отрасли промышленности, тысячи заводов будут зависеть от тебя.
Поэтому после летних каникул ты переедешь в другое место. С мамой ты будешь видеться каждое воскресенье, отправляясь к ней в субботу вечером, когда закончится шабат. А в остальное время ты будешь жить в приемной семье. В семье Кюпферсов в Бюссуме. Ты получишь там традиционное воспитание. Ты выучишь иврит, познакомишься с еврейскими обычаями – они сделают из тебя настоящего еврейского мальчика. Это милые, добрые люди. Господин Кюпферс – портной, он сошьет для тебя прекрасные костюмы.
– А как же мама?
– Мама останется дома, в Гааге. Поначалу она будет каждый день тебе звонить, правда, Ян?
Ее звали совсем не так, ее звали Яннетье.
– Да, – сказала она.
Томас слышал, как она сглатывала слезы.
– Ты будешь ходить там в школу, подружишься с другими мальчиками, а когда тебе исполнится восемнадцать, ты поступишь в университет. И в один прекрасный день ты начнешь работать у меня.
– А другие дети у них есть?
– У Кюпферсов?
Томас кивнул.
– Нет, ты единственный. Они будут о тебе заботиться, как о собственном сыне.
– А мама? Что плохого в маме?
– Ничего. Но мама не знает, что такое еврейское воспитание, понимаешь? Мама не имеет об этом ни малейшего представления. Этому нужно учиться. Поэтому ты и отправляешься к Кюпферсам.
– А мама не может этому научиться?
– Нет. Мама для этого слишком старая.
– Мама не старая. Маме всего двадцать девять.
– Знаю. Она еще очень молода. Но чтобы досконально разобраться в тонкостях еврейского воспитания, нужно быть моложе, поверь мне.
– А сколько вам лет?
– Пятьдесят девять.
– Бабушке пятьдесят восемь.
– Да.
– Почему вы мой отец?
– Потому.
– У вас есть другие дети?
– Нет.
– Вы женаты?
– Да. На другой женщине.
– Я думал, что мой отец погиб. Что он был рыбаком.
– Я твой отец. И никто другой.
– Я не хочу быть евреем.
– Но ты еврей.
