насквозь. Представляешь, как им интересно разглядывать меня!
— Я спрашиваю, как поживают твои предчувствия?
— Спасибо, хорошо.
— Чего ты, собственно, испугался?
— Почему ты используешь прошедшее время?
Они медленно двигались вперед.
Икки сказал:
— Я прочел еще кое-что про ДНК, касательно древнего вопроса, кто такие на самом деле евреи. В ДНК из поколения в поколение остается неизменной только мужская Y-хромосома. Которая передается от отца к сыну. А раввины устанавливают еврейство по материнской линии, так что их идеи — это вчерашний день. Еврейка, которая рождает дочь от гоя, получает девочку с одной еврейской и одной гойской Х- хромосомой, от отца-гоя. Если теперь ее дочь родит девочку от гоя, эта девочка может получить уже две гойские Х-хромосомы, но все равно в глазах раввината останется еврейкой, хотя физически в ней ничего еврейского не осталось. Понимаешь?
— Почти. Ну и что?
— То, что мы узнали о ДНК, позволяет понять, какой бардак царит в раввинских правилах.
— Я пошлю мэйл в Главный раввинат, — предложил Брам, — чтобы, начиная с сегодняшнего дня, евреями считались только те, у кого отец еврей.
Их дискуссию прервал голос Плоцке:
— Ватки в сканнер, пожалуйста.
По обе стороны от автомобиля выдвинулись стальные ящички, и голос Плоцке повторил:
— Ватки в сканнер, пожалуйста.
Они сунули ватки в ящички, немедленно скрывшиеся в стене, — прошло десять секунд, и их принадлежность к еврейству была доказана.
Брам повернулся к Икки:
— Ты хочешь сказать, что сейчас ехать в Яффу неразумно?
— Нет. Но мне кажется, здесь что-то не совсем в порядке.
— Здесь?
— Да.
— Ты куда-то не можешь ехать?
— Никуда.
Но результаты проверки уже появились на экране перед Плоцке, его голос прозвучал у них над головой:
— Проезжайте, профессор.
— Мы сразу вернемся, — ответил Брам, — спасибо.
— До скорого, — откликнулся Плоцке.
Икки завел мотор, автомобиль выехал за ворота и, лавируя между бетонными блоками, выбрался на дорогу, ведущую к окраинам Яффы.
В прошлой жизни Брам с Рахель беззаботно бродили по переулкам Яффы. Малыш был надежно упакован в специальный рюкзачок, висевший у Брама на груди. Арабов в ту пору почти невозможно было отличить от израильтян, их женщины носили юбки и не закрывали лиц. Именно тогда приводили в порядок старые дома, повсюду появлялись кафе с террасками, пассажи и рестораны, туристы фотографировали белые камни, с которых только что смыли пыль веков; древняя крепость казалась юной — не старше ребенка, спавшего у него на груди.
Теперь дамы Яффы носят паранджу, а мужчины отрастили бороды и нарядились в долгополые
Старый город Яффы невелик, однако они потратили на поиски нужного адреса целых двадцать минут. Наконец, свернув в узкую улочку, застроенную высокими домами с покосившимися балкончиками и облезлыми оконными рамами, Икки остановил автомобиль перед дверями кафе. Они вошли.
Зеленоватый свет падал на деревянные столы и куфии десятка арабов. Пол был выложен грязно- желтой плиткой; вентилятор, подвешенный к потолку, взбалтывал тремя широкими лопастями тяжелый, провонявший табаком, дымный воздух. Никто даже не взглянул на них, словно появление евреев здесь — дело обычное. Один из арабов сидел в одиночестве перед чашкой чаю, облокотясь на стол и зажав в пальцах сигарету. Как и остальные, он не сводил глаз с экрана, висевшего над дверью. На экране шел матч чемпионата США по баскетболу. Черные гиганты, пританцовывая, перебрасывались мячом. Икки обернулся к Браму, словно тот мог ему помочь. Но чем мог помочь Брам, если встречу назначал Икки? Икки, подумав, подошел к одинокому арабу и нахально уселся за его стол. Араб принял это как должное, кивнул, окинул Брама быстрым, подозрительным взглядом и снова уставился на экран.
Икки говорил Браму, что они специально условились о встрече на людях: араб не мог поверить, что они явятся безоружными. Полный бред, если кто-то просит о встрече на людях, значит, ему комфортнее быть среди своих. В кафе любой мог прийти на помощь арабу. Брам взял стоявший поблизости стул и сел рядом с Икки.
Араб ткнул сигарету в переполненную пепельницу. Голову его покрывала куфия, как у всех, но лицо было чисто выбрито. И никаких следов пота на щеках. На правой руке красовался «ролекс», без сомнения — поддельный. Прикидывается, что баскетбол интересует его больше, чем деньги Брама. Сплошная показуха. Ничего, кроме денег, ему не надо.
— Джонни — это ты? — спросил Икки.
Араб покосился на него и кивнул. Ум и ирония светились в его глазах.
— Джонни, да. А тебя зовут Шон?
— Шон, — согласился Икки.
— Чудесное ирландское католическое имя, — вздохнул Джонни.
— Меня назвали в честь американского актера, — пояснил Икки. — Шон Пени.
— Знаю такого, у него отец был еврей.
— Прекрасный актер, — заметил Икки, пораженный широтой познаний собеседника. Мрачное выражение наконец исчезло с его лица.
— Но глуп, как пробка, — оживился Джонни. — Нечего было ему лезть в Сенат.
Икки посмотрел на него весело и спросил:
— А тебя в честь кого назвали?
— В честь Тарзана. Джонни Вайсмюллера.
Икки радостно хихикнул. Абсурдность Джонни ему нравилась.
— Вайсмюллер был прекрасным пловцом. Но плохим актером, хотя и безумно популярным. Родители его — эмигранты из Венгрии.
Продолжая следить за игрой, Джонни заметил:
— Говорят, его мать была еврейкой. И я считаю его хорошим актером.
— Этого я не знал, — удивленно промолвил Икки и покосился на Брама. Он явно находил разговор забавным: чего угодно можно было ожидать, но встретить поклонника Тарзана в Яффе…
Джонни кивнул, удовлетворенный ответом. Не отрывая глаз от экрана, он сказал:
— Ты многого не знаешь из того, что знаю я. В тысяча девятьсот двадцать четвертом году, сто лет назад, Вайсмюллер выиграл золотую медаль во время Олимпиады в Париже, на дистанции сто метров вольным стилем. Ровно пятьдесят девять секунд. Сейчас рекорд сорок одна и восемнадцать сотых. Но в его время это был сенсационный результат. Фантастическая жизнь. А умер совсем один, в Мексике. В Акапулько. Дом сохранился, они называют его
