CCXIX
Наверное, всем людям в равной степени присуща способность познавать истину и заблуждаться, творить добро и вершить зло, радоваться и страдать, но каждый человек в отдельности тщится очернить человеческую природу, чтобы как-нибудь да возвыситься над нею и присвоить те высокие достоинства, в которых отказывает себе подобным. Мы так самонадеянны, что убеждены, будто наши собственные стремления отличны от стремлений всего рода человеческого, словно, клевеща на него, мы сами остаемся незапятнанными. Это нелепое тщеславие и лежит в основе тех выпадов против нашей натуры, которыми пестрят философские трактаты. Человек нынче в немилости у племени умствующих, они словно состязаются, кто больше его опорочит. Но, возможно, мы сейчас подошли к той поворотной точке, за которой начнется пора, когда ему вернут все добродетели, ибо философия не менее подвластна моде, нежели наряды, музыка, архитектура и пр.
ССХХ
Довольно какому-нибудь мнению стать общепринятым, как все уже спешат отказаться от него во имя прямо противоположного, — опять-таки до тех пор, пока не устареет и оно и не явится нужда щегольнуть новинкой. Следовательно, не стоит удивляться, что, достигнув вершины в любой области науки или искусства, люди торопятся сойти с нее в погоне за славой открывателей неведомого; этим отчасти и объясняется столь быстрый упадок самых блистательных эпох и погружение их во тьму варварства.
CCXXI
Великие люди, научив слабодушных размышлять, наставили их на путь заблуждений.
CCXXI1
Истинное величие мы признаем даже против собственной воли. Славу завоевателей всегда принижали, народам она всегда несла беды — и всегда внушала почтение.
CCXXIII
Созерцатель, покоясь на ложе в обитой штофом опочивальне, честит поносными словами воина, который, стоя в зимнюю пору на берегу реки, с оружием в руках ночи напролет безмолвно охраняет безопасность отчизны.
CCXXIV
Славу свою герой полагает не в том, чтобы нести чужеземцам голод и разорение, а в том, чтобы самому их терпеть во имя родины, не в том, чтобы сеять смерть, а в том, чтобы смело смотреть ей в глаза.
CCXXV
Порок сеет раздор, доблесть бросается в бой; не будь на свете доблестных людей, мир никогда бы не нарушался.
CCXXVI
Первыми среди людей добились богатства либо самые умные, либо самые ловкие. Неравенство состояний лишь следствие неравенства одаренности или мужества.
CCXXVI I
Утверждать, будто равенство — закон природы, значит заблуждаться. Все творения природы неравны меж собой. Подчинение и зависимость — вот ее верховный закон.
CCXXVIII
Сколько ни ставить преград самовластию государя, все равно никакой закон не воспрепятствует тирану злоупотреблять своим верховенством.
CCXXIX
Люди волей-неволей почитают природные дарования, потому что ни ученость, ни богатство, не помогут их обрести.
ССХХХ
Большинство людей до того ограничено условиями своего существования, что даже в мыслях не дерзают выйти за пределы очерченного круга; пусть порою и можно встретить человека, который в силу долгих размышлений о сути великого сам словно бы стал неспособен к ничтожному, но насколько больше таких, что из-за вечной занятости ничтожным уже неспособны даже отличить его от великого!
ССХХХ I
Самые безрассудные, самые немыслимые чаянья приводили порою к разительным успехам.
ССХХХИ
Подданные льстят государям куда как с большим пылом, чем те эту лесть выслушивают. Жажда что-то добыть всегда острее, чем наслаждение уже добытым.
ССХХХШ
Мы делаем вид, будто нам лень завоевывать славу, и при этом лезем из кожи ради ничтожной корысти.
CCXXXIV
Нам приятны порою даже такие похвалы, которым мы сами не верим.
CCXXXV
Чтобы выслушивать горькие истины, не обижаясь, или высказывать их, не оскорбляя, потребно немалое благородство ума и сердца. Редкий человек способен, не дрогнув, стерпеть правду или сказать ее в глаза.
CCXXXV I
Иные люди, сами того не сознавая, видят свою внешность такой, какая льстит главенствующему в них чувству. Потому, наверное фату всегда мнится, будто он красавец.
CCXXXV11
Кто может похвалиться умом и только умом, тот отдает должное великому и питает страсть к ничтожному.
CCXXXVI1I
Люди в большинстве своем доживают до старости, так и не выйдя за пределы узкого круга мыслей, к тому же заимствованных. Бесплодные умы встречаются, пожалуй, еще чаще, нежели судящие вкривь и вкось.
CCXXXIX
Наши отличия друг от друга в общем ничтожны. Что такое красота или уродство, здоровье или немощь, ум или тупость? Едва заметная разница в чертах лица, чуть больше или чуть меньше желчи и т. д. Меж тем для всех нас это «больше» или «меньше» имеет решительное значение, а кто думает иначе, тот глубоко заблуждается.
CCXL
Когда на старости лет мы утрачиваем дарования и красоту, заменить их могут, и то с трудом, лишь доброе имя и богатство.
CCXLI
Мы терпеть не можем фанатиков, которые проповедуют презрение ко всему, что мы ревниво превозносим, а сами превозносят то, что еще больше достойно презрения.
CCXLII
Пусть нас и корят за тщеславие, все равно нам порою просто необходимо услышать, как велики наши достоинства.
CCXLIII
Люди редко примиряются с постигшим их унижением: они попросту забывают о нем.
CCXLIV
Чем скромнее положение человека в свете, тем безнаказанней остаются его проступки и незаметнее — заслуги.
CCXLV
Когда фортуне угодно унизить человека, она застигает его врасплох, в тех обыденных обстоятельствах, когда он не помнит об осторожности и не думает о защите. Будь этот человек хоть семи пядей во лбу, малейший его промах в подобных случаях влечет за собой тягчайшие беды и за ничтожную ошибку он расплачивается добрым именем или всем своим состоянием: вот так можно сломать себе руку, расхаживая по собственной спальне.
CCXLVI
