высокие достоинства Мольера, он ставит его ниже Расина, ибо Мольер изображает повседневных и заурядных людей, которые мало привлекательны для Вовенарга-моралиста, Расин же — людей с «возвышенной душой». Итак, критерием здесь выступает самый объект изображения. Но, сопоставляя великого комедиографа с Лаб-рюйером, запечатлевшим в своих «Характерах» отнюдь не «возвышенные души», Вовенарг ориентируется на способ изображения, нд жанровую форму. Абстрактно обобщенная манера Лабрюйера явно импонирует ему больше, чем конкретная и образная у Мольера. Этим, по-видимому, объясняется и двойственная оценка Лафонтена.
Среди «четырех гениальных прозаиков» его особенно привлекает Фенелон, которого он берет под защиту в споре с Вольтером. В этом смысле Вовенарг разделяет пристрастия своего времени, находившего в «При ключениях Телемака» и катехизис «просвещенного мо нарха» и школу нравственной мудрости (по подсчетам А. Шереля, роман Фенелона издавался на протяжении XVIII в. 150 раз!). Отношение к Паскалю было, как мы видели, более сложным: споря с ним по важным, стержневым моментам его философии, Вовенарг не переставал изумляться его писательскому мастерству.
В противовес моралистической и ораторской прозе роман оценивается безоговорочно отрицательно. Отчасти здесь сказалась все та же устойчивость классицистических табу, зафиксированных в «Поэтическом искусстве» Буало. Но дело не только в этом. Главным пороком романов Вовенарг считает неправдоподобие, «лживость» по отношению к изображаемой в них действительности (т. е. опять-таки человеческой натуре). Скорее всего, говоря о «небылицах», Вовенарг имеет в виду широко вошедшие в моду псевдофантастические и псевдовосточ-ные романы, наводнившие книжный рынок в 30—40-х гг.
XVIII в.12 Мы знаем, что за этой условной декоративностью и занимательностью скрывалась достаточно верная, хотя и социально суженная картина современных нравов. Но в такой форме она не представляла для Вовенарга интереса и привлекательности: социально-психологический типаж романов, весь строй царящих в них отношений — поверхностный дилетантизм суждений, легковесность чувств, обращенность к чисто внешним формам успеха, дешево купленные репутации — все это вызывало у него резкое неприятие в жизни и в литературе. Об атом достаточно красноречиво говорят его собственные беглые зарисовки светской жизни и светских людей. Что касается крупных мастеров романного жанра той поры, которые могли оказаться вполне созвучными его идеям (мы имеем в виду прежде всего Прево), то мы не располагаем никакими данными— читал ли он их или нет.
В своих критических размышлениях о литературе Вовенарг не мог не откликнуться на главную дискуссию, занимавшую умы начиная с последнего десятилетия
XVII в. — Спор древних и новых.13 Правда, в 1730-х гг. Спор в целом уже исчерпал себя — последним его отзвуком было выступление Вольтера против одного из самых последовательных сторонников «новых» — Удар де Ла Мота (Вовенарг упоминает о нем в своем эссе о Вольтере, см. с. 232 и примечания). Ряд попутных замечаний, сделанных Вовенаргом в разной связи, показывает, что он верно уловил самый уязвимый пункт в концепции «новых» — отождествление познавательной («информативной») ценности литературного произведения и ценности художественной. Этот чисто механистический подход сказался еще на первых этапах Спора, в 1680-х jr., и получил практическое претворение в литературной деятельности Бернара де Фонте-неля, одного из самых активных защитников позиции «новых». О Фонтенеле Вовенарг пишет дважды — в коротком эссе, ему посвященном, и в фрагменте «О поэзии и красноречии». Кроме того, не называя его прямо, он недвусмысленно полемизирует с ним в очерке
о Буало (с. 119 и примечания). Вовенарг признает иаучно-просветительные заслуги Фонтенеля, много еде лавшего для популяризации точных наук и борьбы с «суевериями», но ставит ему в вину безразличие к поэтической форме и недооценку самой поэзии: если признать решающим критерием литературы наши знания
о внешнем мире и новизну мыслей, то к величайшим поэтам следовало бы причислить Ньютона. Сухому и плоскому рационализму Фонтенеля, его культу здравого смысла Вовенарг противопоставляет жизнь сердца, чув ства, которую способна раскрыть не логика холодного разума, а поэзия. Фоьтенель, вступивший в литературу за тридцать лет до рождения Вовенарга и переживший его на десять лет, несмотря на всеобщее признание и феноменальную продуктивность, представлял в ту пору уже вчерашний день литературы. Вовенарг намечал в своем творчестве тенденции литературы будущей.
Из современных авторов главное внимание Вовенарга привлекает, конечно, Вольтер, в котором он видел своего духовного наставника. В обширном эссе, изданном через много лет после его смерти, он останавливается на главных поэтических произведениях Вольтера — трагедиях, поэме «Генриада», стихотворениях, «Храме Вкуса», касается и его исторических сочинений. При всем преклонении перед гением и авторитетом учителя Вовенарг сохраняет самостоятельность суждений. Его разногласия с Вольтером, получившие отражение в их переписке, касаются как более частных оценок (Боссюэ, Фенелон, Корнель), так и принципиальных (Паскаль). Самое удивительное — это то, чго Вовенарг не только умеет отстоять свою точку зрения, но и повлиять на суждения своего корреспондента (а ведь в годы, когда велась переписка, Вольтеру было уже пятьдесят!). Основания для этого утверждения дает сопоставление «Храма Вкуса», с ксторым по некоторым вопросам спорит Вовенарг, и «Века Людовика XIV» (1751). Многие оценки здесь изменены или дополнены в духе замечаний, сделанных Вовенаргом. В частности, введен пассаж о Лабрюйере, который в «Храме Вкуса» вообще не упоминался. Особенно показательно изменение в оценке Паскаля.14
5
Жанровые и композиционные особенности прозы Вовенарга идут от классической традиции XVII в. В особенности это относится к его афористическим размышлениям и максимам, которые во многих случаях построены по модели афоризмов Ларошфуко с их заостренными антитезами и неожиданными концовками. Однако у Вовенарга явно намечается тенденция к распространению мысли, число лаконичных максим отно' сительно невелико. Попытка развить традицию Лабрюйера сказалась е серии «Характеров» (они не вошли в наше издание), которые, однако, значительно уступают образцу. Некоторые из них представляют собой результат самоанализа, опыт «объективации» собственной личности — именно в этом плане они интересны. Но Вовенарг слишком прочно еще связан с классицистическими принципами, чтобы прийти к «исповедальной» прозе, как эго сделает четверть века спустя Руссо. С другой стороны, от Лабрюйера Вовенарга отличает отсутствие (или ослабленность) социальной характеристики. Да и в моральных рассуждениях она выражена довольно суммарно, и социальные контуры изображаемых им проявлений человеческой природы обозначены
весьма расплывчато. Социум Вовенарга в тех случаях когда он приобретает сколько-нибудь конкретные черты, замкнут в сравнительно узких рамках его личного опыта: военная среда и светское общество, которое
он знал скорее издали. Порою создается впечатление, что истинный его «социум» — это выдающиеся государ ственные деятели и мыслители разных эпох, с которыми (или от чьего имени) он спорит, за которых «проигры вает» несостоявшисся в жизни судьбы и роли, сталки* вая их в самых неожиданных комбинациях. Это ясно выступает в его «Диалогах» — жанровой модели, идущей от Лукиана и очень популярной в конце XVII в.: ей отдали дань и Фонтенель в нескольких сериях «Диалогов мертвых», и столь почитаемый Вовенаргом Фе-нелон.
В восемнадцати диалогах у Вовенарга одни и те же персонажи нередко выступают дважды и трижды — каждый раз с другим собеседником: Фенелон со своим постоянным реальным антагонистом Боссюэ, с кардиналом Ришелье (умершим до его рождения), с Паска лем; Ришелье, в свою очередь, — с Корнелем, Фенело-ном и Мазарини; Брут — с Цезарем и с «молодым римлянином»; Боссюэ — с Фенелоном и с Расином. Это позволяет автору создать своеобразное «изменение оптики», раскрыть разные аспекты личности великого человека, ибо новый собеседник означает новую тему, новую ситуацию и соположение. Видимо, несмотря на структурные различия, в сознании Вовенарга присутствовали и «Сравнительные жизнеописания» Плутарха. И хотя «Диалоги» нельзя причислить к лучшим сочинениям моралиста, они демонстрируют его поиски новых возможностей в рамках устойчивой литературной традиции.
Место Вовенарга в литературе французского Про-свещения оживленно дискутировалось уже младшими его современниками — Мармонтелем, Кондорсе, Лагар-пом: спор шел о том, можно ли причислить его к партии «философов» (ь том специфическом значении, которое это слово получило в середине XVIII в.), или
