никто не соблюдает. А вот что такое местный чиновник высокого ранга. Представьте себе крупного негра, лежащего на деревянной скамье, с головой, обмотанной чем-то вроде грязного изодранного носового платка и покрытой шляпой, обильно украшенной золотыми галунами. С пояса этой живописной глыбы свисает огромная сабля, одежда пестрит вышитыми узорами, жилет отсутствует, а на ногах у этого генерала домашние шлепанцы. Попробуйте поговорить с ним и проникнуть в его мозг, чтобы узнать, какие мысли там обитают, и вы обнаружите самый примитивный ум и самую первобытную гордыню в придачу, с которой может сравниться разве что такая же глубокая и неискоренимая безалаберность. Если этот человек откроет рот, на вас обрушатся все самые банальные фразы, коими газеты изрядно утомили нас за эти полстолетия. Варвар знает их наизусть; у него другие интересы и совсем другие инстинкты; у него нет никаких других понятий. Он говорит, как барон Гольбах, рассуждает, как господин Гримм, а в сущности у него нет иных забот, кроме как жевать табак, пить спиртное, вспарывать животы врагам и ублажать колдунов. Все остальное время он спит.
Государство делится на две части, или фракции, отличающиеся не несовместимыми доктринами, а цветом кожи: с одной стороны, мулаты, с другой — негры. Несомненно, у мулатов больше ума, они более расположены к концепциям. Я уже отмечал у доминиканцев такую особенность: европейская кровь изменила африканскую природу, и эти люди, влившись в белую массу и имея перед глазами хорошие примеры, могли бы сделаться полезными гражданами. К несчастью, в настоящее время численное превосходство и сила на стороне негров. А они, хотя и забыли Африку, откуда родом их предки, все еще находятся под ее полным влиянием; высшее для них удовольствие — лень; их высший разум заключается в жажде убийства. Между обеими частями, на которые поделен остров, никогда не прекращалась самая лютая ненависть. История Гаити, демократии Гаити — это лишь длинная череда убийств: мулатов убивали негры, когда были сильнее, негров убивали мулаты, когда у них в руках была власть. Институты, считающиеся филантропическими, ничего не могут сделать: они бесполезны и бессильны, т. к. живут только на бумаге, царствует же истинный дух местного населения. Согласно естественному закону, отмеченному выше, черная разновидность, принадлежащая к племенам, которые не способны к цивилизации, питает глубокое отвращение и ужас ко всем остальным расам, поэтому гаитянские негры энергично отвергают белых и не допускают их на свою территорию, они хотели бы избавиться и от мулатов и мечтают уничтожить их. Ненависть ко всему чужому — главная пружина местной политики. По причине органической ленивости этого рода сельское хозяйство исчезло, о промышленности нет и речи, торговля приходит в упадок, нищета в самых крайних проявлениях не дает населению возможность воспроизводиться, между тем как постоянные войны, мятежи, военные перевороты способствуют его уменьшению. Неизбежным и не столь отдаленным результатом такого положения будет превращение этой страны в пустыню — страны, чье плодородие и природные ресурсы когда-то делали богатыми не одно поколение плантаторов, и скоро на плодородных равнинах, в живописных долинах и на земельных холмах королевы Антильских островов[7] будут гулять лишь дикие козы.
А что если бы население этой несчастной страны стало жить в соответствии с духом своих предков без неизбежного протектората и воздействия чужеземных доктрин и сформировало свое общество сообразно своим инстинктам? Тогда рано или поздно, но никогда без насилия, произошло бы разделение людей по цвету кожи.
Мулаты жили бы на морском побережье, чтобы иметь контакты с европейцами, к которым они всегда тяготели. Благодаря этому появились бы торговцы, адвокаты, врачи, и эта часть населения все больше и больше смешивалась бы с пришельцами, постепенно утрачивая свои африканские корни.
Негры ушли бы вглубь и создали бы там маленькие общины по типу тех, что были когда-то у коричневых рабов в Сан-Доминго, на Мартинике, Ямайке и особенно на Кубе, где большая территория и глухие леса служат надежным убежищем. Там, среди разнообразных плодов богатой растительности Антильских островов черные американцы, имея достаточно средств к существованию благодаря богатствам природы, беспрепятственно вернулись бы к деспотической патриархальной организации, естественной для тех их собратьев, которых еще не подчинили мусульманские завоеватели Африки. Стремление к самоизоляции было бы одновременно и причиной и следствием такой ситуации. Образовавшиеся таким образом племена через некоторое время стали бы враждовать друг с другом. Единственным политическим событием в разных кантонах были бы местные войны, и остров, дикий, с редким населением и с дурно возделываемой землей, сохранил бы племенную раздробленность, а жители были бы обречены на исчезновение в результате пагубного влияния законов и других институтов, не отвечающих уровню интеллекта негров, их интересам и потребностям.
Эти примеры Сан-Доминго и Сандвичевых островов достаточно красноречивы. Тем не менее я не могу удержаться от того, чтобы не коснуться другого аналогичного феномена, который еще больше подтверждает мою точку зрения. В свидетели я призываю государство, чьи институты, навязанные протестантскими миссионерами, представляют собой рабский слепок с британской системы. Затем речь пойдет о правительстве, материально и физически независимом, но интеллектуально связанном с европейскими теориями, которое реализовало последние на практике, что привело к гибели несчастного гаитянского населения. Итак, предлагаю читателям пример совершенно другого рода, а именно попытки отцов-иезуитов цивилизовать аборигенов Парагвая, о которых подробно писали Причард, Орбиньи и Гумбольдт.
Эти миссионеры в силу своих умственных качеств и беспримерного мужества снискали всеобщее восхищение, и самые ярые противники их политики не могут отказать им в искреннем уважении. В самом деле, если какие-то институты чужеземного происхождения когда-нибудь имели хоть слабые шансы на успех, то речь идет именно об этих, основанных на мощи религиозного чувства и опирающихся на гений наблюдателя и соответствующие идеи. Отцы-иезуиты убедили себя в том — кстати, очень распространенное убеждение, — что варварство является для истории народов тем же, что детство для жизни человека, и что чем больше дикости и нецивилизованности в нации, тем она моложе.
Чтобы вывести своих неофитов в подростковый возраст, они относились к ним, как к детям, и навязали им правление, настолько же твердое по намерениям и сути, насколько мягкое и привлекательное по форме. Вообще американские народности отличаются республиканскими тенденциями, а монархия или аристократия очень редки на этом континенте.
Так что природные наклонности гуарани, к которым пришли иезуиты, в этом смысле не отличались от характера других аборигенов. Тем не менее по счастливому стечению обстоятельств эти народы оказались относительно высокоразвитыми в умственном отношении и проявляли, может быть, меньше жесткости, чем некоторые их соседи, а также имели кое-какие склонности к восприятию нового. Примерно сто двадцать тысяч душ были собраны в деревни, опекаемые отцами-миссионерами. В ход пошло все, что имели иезуиты в своем распоряжении — опыт, ежедневные наблюдения, милосердие; предпринимались бесчисленные усилия, чтобы ускорить успех и не повредить делу. Несмотря на такие меры, скоро появилось ощущение, что абсолютная власть была бы кстати для того, чтобы наставить неофитов на истинный путь, и возникли сомнения относительно прочности строящегося здания.
Когда политика графа Аранды привела к тому, что набожные цивилизаторы покинули Парагвай, результат превзошел самые худшие ожидания. Гуарани, оставленные духовными наставниками, отказали в доверии светским правителям, присланным из Испании, и нисколько не уважали новые институты. Их снова обуял вкус к дикой жизни, и сегодня, за исключением тридцати семи небольших селений, которые еще сохранились на берегах Параны в Парагвае и Уругвае и где осталось смешанное население, все остальные племена возвратились в джунгли и стали жить там в таком же диком состоянии, в каком пребывают на западе племена той же группы — гуарани и сирионы. Я не скажу, что беглецы вернулись ко всем своим прежним обычаям, во всей их чистоте, но тем не менее они снова опустились в лоно дикости: дело в том, что ни одной человеческой расе не дано ни отказаться от своих инстинктов, ни забыть ту тропу, на которую их привел Господь. Можно сказать, что если бы иезуиты продолжали держать свои миссии в Парагвае, их усилия со временем дали бы лучшие результаты. Я это допускаю, однако при одном условии, что в страну пришли бы европейские поселенцы, установили здесь диктатуру, смешались с аборигенами, сначала разбавили их кровь, затем полностью изменили ее; в этом случае в этих местах появилось бы государство, пусть под туземным именем, пусть гордившееся своим происхождением от автохтонных предков, но по сути своей такое же европейское, как институты, управляющие им.
Вот что я хотел сказать об отношениях между институтами и расами.
