не является жестокость.
Такую же оговорку я бы сделал в отношении других, столь же поразительных фактов сходства, например; образ Тифона, любовь к лотосу и прежде всего характерная космогония, близкая к идеям брахманизма. По правде говоря, иногда бывает рискованно делать слишком прямые выводы из таких сравнений. Часто идеи могут путешествовать по миру в состоянии, близком к смерти, и возрождаться на благодатной почве, пройдя перед этим большие расстояния. Таким образом, оказываются пустыми ожидания, питаемые в отношении присутствия идей в двух далеких друг от друга местах, и попытки констатировать идентичность рас у двух совершенно разных народов. Однако в данном случае мы вряд ли ошибаемся. Самая неблагоприятная гипотеза относительно прямых связей между индусами и египтянами должна была бы предполагать, что теологические представления первых пришли через священную землю в Гедрозию, затем через различные арабские племена и, наконец, попали к последним. Между тем гедрозийцы были невежественными варварами, остатками черных племен[99] Арабы целиком восприняли хамитские понятия, и у них не обнаружено никаких следов тех теологических принципов, о которых идет речь. Следовательно, они пришли прямо из Индии без всякого посредничества. Это еще один убедительный аргумент в пользу арийского происхождения народа фараонов.
Я не склонен считать окончательным доказательством одну особенность, которая на первый взгляд поражает воображение. Это существование каст в обеих странах. По-видимому, этот институт несет на себе печать оригинальности, которая позволяет считать его продуктом из единого источника и в то же время сделать вывод о его наличии у нескольких, не связанных друг с другом народов. Но при тщательном размышлении можно без труда убедиться в том, что генеалогическая организация социальных функций есть всего лишь прямое следствие идеи неравенства рас и что повсюду, где есть победители и побежденные, особенно когда оба полюса государства оказываются разделенными физиологическими барьерами, у сильных появляется желание сохранить власть для своих потомков и сохранить по возможности чистой свою кровь, достоинство которой они считают единственной причиной своего владычества, В какой-то момент почти все ветви белой расы испытали на себе тяжесть этой системы исключительности, и если они не зашли в этом отношении так же далеко, как охранители Вед или сторонники Осириса, так только потому, что уже проживали среди родственного населения. Можно сказать, что все белые общества начинали претендовать на исключительность слишком поздно, это касается и египтян и брахманов. Их претензии на исключительность могли родиться только из отрицательного опыта, поэтому представляли собой бесполезную попытку.
Итак, существование каст само по себе не предполагает идентичность народов, т. к. касты есть у германцев, этрусков, римлян — не только в Фивах или в Видеха. Однако на это можно возразить таким образом: если идея разделения должна родиться везде, где есть две неравные расы, то по-иному обстоит дело с практической реализацией этой идеи — именно в этом можно найти большое сходство систем Египта и Индии, где существовало постоянное принуждение человека заниматься тем, чем занимались его предки. Но есть и различие: в Египте сын должен был исполнять те же функции, что и отец, тогда как мать могла происходить из другой среды (исключая семью пастуха). Это исключение против пастухов, вынужденная параллель запрета на посещение ими храмов, подтверждает терпимость общих правил. Примеров тому немало: цари женились на негритянках, как Аменоф I. Цари были мулатами, как Аменоф II, и общество закрывало на это глаза.
Наконец, приведем два последних и, конечно, самых сильных доказательства.
Египетские анналы приписывают честь учреждения каст одному из первых царей (III династия) — Сесонхозису, согласно мифу о путешествии аргонавтов, или Сесотрису, по мнению Аристотеля.
Второй аргумент: столь ранняя эпоха, когда арийские переселенцы должны были покинуть устье Инда, чтобы двинуться на запад, отрицает санскритское происхождение законов, поскольку таковых еще не было в той стране.
Я вовсе не собираюсь подкреплять свою точку зрения таким слабым аргументом. И, протестуя против слишком прямолинейных выводов из факта одновременного существования каст в Индии и Египте, я не собираюсь утверждать, что некоторые следствия, вытекающие из такого факта, не могут служить весомым подтверждением общности происхождения: например, одинаковое преклонение перед служителями культа, их долгое владычество в обеих странах и подчинение, в котором им удавалось держать военную касту, даже тогда, когда та была у власти: такого триумфа никогда не знало хамитское духовенство, и именно это составляло славу и силу цивилизаций Инда и Нила. Дело в том, что арийская раса вообще отличается религиозностью, и жрецы постоянно вмешивались в частную жизнь людей и держали под контролем даже обычаи и привычки. В Египте, так же как в Индии, служители храмов регламентировали всю повседневную жизнь вплоть до выбора пищи. Короче говоря, хотя количество каст в этих странах различно, иерархия приблизительно одинакова.[100] Вот, пожалуй, и все, что можно сказать по этому, на первый взгляд второстепенному вопросу, который проясняет отдельные фрагменты и факты сходства двух цивилизаций.
Самые древние памятники египетской цивилизации находятся в верхней и нижней частях страны. Одной из столиц Древней Империи был город Фивы, основанный Сесортесеном I, первым царем фиванской династии, XII династии Манефона, в 2300 г. до н. э. Игнорируя север и северо-восток страны, первые династии оставили следы противоположного направления своей активности, и их связи с Индией должны были осуществляться через земли арабов-кушитов, восточное побережье Африки и, вероятно, некоторые крупные острова.[101]
Однако там нет свидетельств, за исключением Синайского полуострова, целенаправленных завоеваний в отличие от южного и западного направлений на Африканском континенте, где египтяне вели себя как хозяева. Таким образом, главная арена древнеегипетской цивилизации тянется полосой вдоль Нила до моря и поднимается выше Мероэ, где расширяется на запад под пальмы оазиса Аммона.
Древние, учитывая эту ситуацию, дали географическое название «Куш» Верхнему Египту и части Среднего Египта, а также Абиссинии, Нубии и районам Йемена, населенным потомками черных хамитов. Между прочим, по мнению Уилкинсона, это название относилось и к Неджу и Йемену, а также к самой ближней части Азии.
Священное Писание называет Немрода кушитом. Ученые долго ломали голову над тем, что понимать под этим названием, и так и не пришли к единому мнению. С этим названием, так же как с некоторыми другими (Индия, Сирия, Эфиопия, Иллирия), связаны различные варианты, без конца менявшиеся со временем и с направлением в политике. Лучше всего отказаться от реконструкции точных границ Куша и признать, что среди входящих в эту страну территорий Египет, несомненно, занимает первое место и объединяет их в общую цивилизацию; я склонен считать, что это слово включает в себя и сам очаг, и завоевания этой древней культуры, которая обратилась исключительно к югу, а не к побережью Средиземного моря.
Величественными останками этой древней славы являются пирамиды. Они были сооружены при первых династиях, которые, начиная с Менеса до эпохи Авраама и немного позже, до сих пор служат предметом дискуссий.[102] В этом отношении стоит отметить, что здесь, как и в Ассирии, на вершине власти находятся боги, ниже стоят жрецы, еще ниже военачальники.[103] Это проявление негритянской идеи, которая выражена здесь в той же форме и связана с похожими обстоятельствами. Боги — это белые люди, священники — мулаты, представители иератической касты. Цари — это военачальники, которым общество белого происхождения доверило управлять империей, т. е. телом, оставляя душу на попечение соперников. Можно предположить, что борьба была долгой и упорной, что священники яростно отстаивали корону и трон, а военная верхушка проводила гибкую политику. Суверен мог принадлежать к одной или другой касте — жрецов или военных. Но если суверен был из второго класса, ему, прежде чем сесть на трон, требовалось заручиться поддержкой служителей храмов и обучиться священнодействиям. Только сделавшись иерофантом по форме и сути, удачливый солдат мог назваться царем и в продолжение оставшейся жизни оказывать безграничное уважение религии и ее служителям; в своей личной жизни и самых интимных привычках он никогда не нарушал правила, авторами и хранителями которых были жрецы. Соперники властителя никогда не спускали с него глаз. Его зависимость была особенно ощутимой, когда речь шла об общественных делах. Ничто в стране не происходило без участия иерофанта; он был членом высшего совета, и его голос был решающим в спорах; цари знали, что после их смерти они подлежат суду, но не своих подданных, а священников, и в
