покинут меня и будут рвать друг у друга видимость власти, мы скатимся в пропасть.
Но мы сейчас — в настоящем. Франция в пламени войны обрела себя. Теперь она должна выйти на мировую арену. [52]
ГЛАВА ВТОРАЯ.
ВОЗВРАЩЕНИЕ РАНГА
На освобожденную Францию обратились взоры всех государств. Эта страна, столько веков занимавшая первое место, вчера еще бывшая в бездонной пропасти, за которую ее сыны не прекращали бороться, сегодня объявила себя суверенным государством и вступила в войну. Какой она станет, какую дорогу выберет, какое место займет?
Без сомнения, считалось, что генерал де Голль, занимавший сейчас пост в Париже, удержится там какое-то время во главе исполнительной власти. Но на кого и на что конкретно распространялась его власть? Этот руководитель не пользовался поддержкой монарха или парламента, не опирался на результаты какого-либо референдума и не располагал никакой собственной политической партией. Долго ли он будет вести за собой самый непостоянный и непокорный на свете народ? На разоренной земле, среди обездоленных людей, перед лицом глубоко расколотого общества не столкнется ли он с трудностями, перед которыми почувствует себя бессильным? И, наконец, кто мог предугадать, не захватят ли власть коммунисты, окрепшие в Сопротивлении и имевшие перед собой только осколки бывших политических партий и объединений и жалкие остатки полиции, правосудия, администрации? До того, как выработать определенную тактику в отношении временного правительства Франции, главы других стран хотели знать, куда повернет страна.
Следовало признать, что Франция сделала поворот к лучшему: никакой гражданской войны, социальных потрясений, беспорядка в армии, экономического кризиса, правительственной анархии! Наоборот! Страна возвращалась в прежнее состояние, невзирая на нищету и разруху, торопилась восстановить силы, все более активно включалась в войну под руководством [53] практически единодушно поддерживаемого народом правительства. Так, несмотря на все еще существующие проблемы, видели нас другие страны. Союзники и нейтральные государства не могли больше оттягивать официальное оформление отношений с Францией.
Естественно, сделав это раньше, те из великих держав, кто сражался на одной стороне с нами, могли бы оказать нам огромную моральную поддержку в той критической ситуации, из которой мы только что вышли. Но недовольство и претензии президента Соединенных Штатов и английского премьер-министра способствовали тому, что принятие такого важного решения затянулось до последней минуты. Теперь же больше не было времени ждать! Впрочем, Франклин Рузвельт был вынужден решать эту проблему, учитывая мнение американских избирателей, у которых он должен был получить президентский мандат на следующий срок и которые выражали неудовольствие по поводу несправедливой позиции президента по отношению к дружественной Франции. Президентские выборы должны были состояться 7 ноября, а 23 октября Вашингтон, Лондон и Москва признали в надлежащем порядке и должной форме временное правительство Французской Республики. В Белом доме и на Даунинг-стрит, чтобы спасти лицо, сослались на то, что Эйзенхауэр считал теперь возможным «передать свою власть на французской территории правительству де Голля», как будто бы Верховный главнокомандующий войск союзников хотя бы на минуту действительно осуществил эту власть над кем-нибудь, помимо своих солдат. Видя, что «великие державы» склонились перед неизбежным, другие запоздавшие страны, в свою очередь, предприняли официальные шаги. Мы, естественно, воздержались от выражения благодарности кому бы то ни было за это признание in extremis {34}. Во время одной из пресс-конференций, а именно 25 октября, в ответ на вопрос «каковы Ваши впечатления от признания Вашего правительства союзниками?» я ограничился следующей фразой: «Французское правительство удовлетворено тем, что его соизволили назвать правительством».
В Париже широко открылись двери посольств, которые были закрыты во время оккупации, а затем лишь слегка приоткрыты. Те же дипломаты, что были делегированы к нам в [54] Алжир, прошли передо мной для вручения верительных грамот, но на этот раз как полномочные представители своих стран. Джефферсон Кеффри, посланный из Вашингтона на смену Эдвину Уилсону, был единственным среди представителей союзников, кого мы еще не знали. Что же до нейтральных государств, то их дипломатический корпус в Виши был распущен, и новое французское правительство благожелательно приняло новых посланников. Проблемы возникли только с папским нунцием. Ватикан желал, чтобы монсеньор Валерио Валери был аккредитован при правительстве генерала де Голля, как он был аккредитован при правительстве маршала Петена, что, на наш взгляд, было невозможно. После долгих прений Святой престол испросил нашего согласия на аккредитацию монсеньора Ронкалли{35}. Это было тут же сделано, но перед самым отъездом монсеньора Валерио Валери я выразил ему наше высокое уважение.
С другой стороны, нам пришлось расширить и сделать перестановки в штате наших представительств в столицах других государств. Рене Массигли был направлен в Лондон, Анри Бонне — в Вашингтон, Жак Маритен — в Ватикан, генерал Печкофф — в Чунцин{36}. В столицах союзнических государств наши представители официально приняли свои полномочия. На набережной Орсэ{37}, долгое время пребывавшей в роли спящей красавицы, пробуждалась жизнь. Министр иностранных дел Жорж Бидо при поддержке генерального секретаря Раймонда Брюжера начал знакомство с делами, навалившимися на него в одночасье.
Что будет с Европой после поражения Германии, и какая судьба ожидает эту страну? Это основная проблема, которая в ходе событий встанет со дня на день и которой, поверьте, я занимался прежде всего.
На протяжении всего лишь одной человеческой жизни Франция испытала три войны, развязанных своим соседом за [55] Рейном. Первая окончилась отторжением части территории страны и человеческим унижением. Победив во второй, мы, как известно, вернули Эльзас и Лотарингию, но пеной потерь и разрушений, обескровивших и разоривших нас. Ко всему прочему, недоброжелательное отношение англосаксонских держав, использовавших непрочное положение нашего правительства, вынудило нас отказаться от гарантий и репараций, обещанных нам в обмен за контроль над рейхом и границей по Рейну. В третью войну при первом же столкновении наша армия перестала существовать, официальная государственная система капитулировала, страна познала оккупацию, организованное разграбление богатств, принудительный труд, аресты двух миллионов человек. Несомненно, каким-то чудом сохранились независимость и суверенность части колониальной империи. Понемногу восстановилась и армия, а в метрополии разворачивалось движение Сопротивления. В деле освобождения Франции большую роль сыграло наличие у нее значительных вооруженных сил, прочное положение правительства и единодушие ее граждан. Отныне страна могла уверенно идти к победе. Но также ясно было, что придет она к ней настолько ослабленной, что ее положение в мире, единство ее заморских территорий и даже сама основа ее существования еще долго будут находиться под угрозой. Так будет, если только страна не использует эту, вероятно, последнюю возможность и не возродит свою мощь. Я стремился именно к этому.
Чтобы восстановление Франции стало реальностью, необходимо было вырвать клыки у германской агрессии. В зарождающемся и неспокойном мире перспектива жить, как прежде, под угрозой войны с соседом, который столько раз демонстрировал вкус и умение воевать, для нашей страны была бы несовместима с планами ее экономического развития, политической стабильности, общественного и морального равновесия, без которых все наши усилия останутся втуне. Не оставляет сомнений, что истощение Германии, оккупация ее союзниками, аннексия ее восточных территорий помешают на многие годы свершиться худшему. Но что затем? Какой путь должен пройти немецкий народ после своего неминуемого поражения? Выберет ли он путь мудрости и покоя? Надолго ли хватит этих перемен? От того, что принесет в этом плане будущее, будет зависеть наша безопасность. Но, поскольку будущее было неизвестно, следовало действовать так, [56] как если бы угроза германской агрессии продолжала существовать. Какими гарантиями нам следовало бы заручиться, дав при этом возможность великому немецкому народу жить, идти по пути прогресса, сотрудничать с нами и со всем миром?
Централизованного немецкого рейха больше не должно быть! Вот, по моему мнению, каким должно быть первоочередное условие, при котором Германия не повернула бы вспять. Каждый раз, когда одна из наиболее амбициозных немецких стран подминала под себя остальные зарейнские государства и подавляла их политическую инициативу, поднимал голову империализм. Самым ярким примером этому являются
