уверены в Вашем будущем, — говорил он, — потому что в нем заинтересованы». Когда я заметил ему, что, несмотря на это, его правительство резко реагировало на наши предложения по условиям перехода Сирии и Ливана к независимости, он заявил, улыбаясь: «Это всего лишь политика!» Я знал, что лично он неодобрительно относился к Нахас-Паше, которого англичане навязали ему в качестве премьер-министра. В конце беседы король Фарук уверил меня в своем уважении к французской колонии, содействующей, в первую очередь, развитию его страны.
Следующим этапом нашего путешествия был Тегеран. В столице Ирана царила напряженная атмосфера города, подвергнувшегося тройной оккупации. Британцы, русские и американцы, расталкивая нищую толпу, следили друг за другом, а высшие слои персидского общества в это время предавались унынию. Контрастом этому было выказываемое в образованном обществе высокое уважение к Франции. Я убедился в этом, когда принимал в здании нашей дипломатической миссии многих именитых людей, приглашенных послом Пьером Лафоном. [69]
Шах во время моего визита к нему также продемонстрировал в высшей мере дружеское расположение. С грустью он поведал о том положении, в какое поставило его империю и его самого присутствие трех великих держав, соперничество которых грозило расшатать государственную систему и разорвать целостность страны. Монарх, находившийся в подавленном состоянии, спросил у меня совета. «Вы видите, в каком положении мы находимся, — сказал он. — По Вашему мнению, какую линию поведения я должен выбрать? Вы, который взяли на себя ответственность за судьбу своей страны в самое трудное время, Вы можете мне подсказать».
Я ответил Мохаммеду Реза Пехлеви, что если когда-нибудь перед Ираном вставала необходимость иметь правителя как символ самостоятельности и единства страны, то именно сейчас и более чем когда- либо. Необходимо было, чтобы он ни под каким предлогом не отказывался от трона. «Что касается иностранных держав, — заявил я, — то перед ними Ваше Величество должно стать олицетворением независимости. Вы можете оказаться в положении, когда будете вынуждены терпеть вмешательство в Ваши права. Вы всегда должны громко заявлять свой протест. Если кто-либо из трех оккупировавших стран попытается склонить Вас на свою сторону, Вы должны держаться недоступно, даже если такая позиция приведет к тяжелым последствиям! Суверенитет может тлеть как огонь под пеплом, но если он есть, то пламя рано или поздно возгорится вновь». Я уверил шаха, что как только Франция вернет себе силы и авторитет, она обязательно приложит все усилия, чтобы помочь Ирану добиться ухода войск союзников сразу же после устранения немецкой угрозы для страны. Шах поблагодарил меня, добавив, что высказанное мной личное мнение стало для него моральной поддержкой.
26 ноября мы приземлились в Баку. На аэродроме, выслушав приветствия встречавших нас представителей советской власти, я принял рапорт почетного караула и наблюдал, как красиво — винтовки наперевес, с прекрасной выправкой, чеканя шаг — маршировала рота почетного караула. Да, это была она — вечная русская армия. После встречи на аэродроме, на огромной скорости нас отвезли в город и разместили в доме, где наши хозяева во главе с г-ном Богомоловым проявили к нам крайнюю предупредительность. Но, когда мы выразили желание как можно скорее продолжить нашу поездку, советская сторона заявила, [70] что дальше мы полетим на русских самолетах, поскольку наш экипаж не знает ни маршрута, ни сигналов; затем нам сообщили, что плохая погода в начале зимы делает полет рискованным и, наконец, что для нас зарезервирован специальный поезд, который вскоре прибудет. Короче, мы были вынуждены провести в Баку два дня, которые мы старались заполнить хоть как-то: поездкой в полупустой город, представлением в городском театре, чтением сообщений агентства ТАСС и обедами, отличавшимися неслыханной роскошью и изобилием.
Специальный поезд назывался «великокняжеским», потому что раньше служил великому князю Николаю во время Первой мировой войны. В хорошо оборудованных вагонах на малой скорости, к чему обязывало состояние железных дорог, мы проделали путь за четыре дня. Выходя на станциях, мы оказывались каждый раз окруженными молчаливой, но явно дружелюбной толпой.
Я высказал просьбу проехать через Сталинград — жест уважения к русской армии, одержавшей там решающую победу в войне. Мы увидели полностью разрушенный город в развалинах, но, несмотря на это, довольно много людей самоотверженно работали на улицах, власти на деле осуществляли призыв к восстановлению города. После того, как мы осмотрели поле битвы, наши сопровождающие провели нас на разрушенный металлургический завод, где недавно отремонтированная печь уже выдала первую плавку. А большой завод по производству танков, который мы затем посетили, был уже полностью восстановлен и переоборудован. Когда мы заходили в цеха, вокруг нас собирались рабочие для дружеской беседы. Возвращаясь, мы встретили колонну людей под конвоем вооруженных солдат, — как нам объяснили, это были русские заключенные, работавшие на стройках. Я должен заметить, что, если сравнивать их с «вольными» рабочими, заключенные работали не хуже, но и не лучше и были точно так же одеты. Я передал в городской совет почетный меч, который привез из Франции в дар городу Сталинграду, затем принял участие в банкете, меню которого представляло резкий контраст с нищетой, царившей в городе, после этого мы вернулись в «великокняжеский» поезд. В субботу 2 декабря, в полдень, мы прибыли в Москву.
На перроне вокзала нас встречал г-н Молотов в окружении народных комиссаров, чиновников и генералов. Присутствовал в полном составе и дипломатический корпус. Оркестр [71] сыграл государственные гимны. Перед нами с прекрасной выправкой прошел батальон курсантов. Выйдя из здания вокзала, я увидел собравшуюся на площади большую толпу, откуда неслись в мой адрес приветственные возгласы. Затем я поехал в посольство Франции, где хотел устроить личную резиденцию, чтобы быть вдали от суеты, связанной с ведением переговоров. Бидо, Жуэн и Дежан разместились в здании, предоставленном им советским правительством.
Мы провели в Москве восемь дней. За все это время мы обменялись с русскими множеством идей, информацией и различными предложениями. Бидо и Дежан вместе с Гарро и Лалуа, которые хорошо говорили по-русски, провели ряд встреч с Молотовым и его сотрудниками. Жуэн в сопровождении Пети, руководителя нашей военной миссии, имел длительную беседу с представителями Генерального штаба и его начальником генералом Антоновым{41}. Но, естественно, все основные решения зависели от нашей встречи со Сталиным. Беседуя с ним на различные темы, я вынес впечатление, что передо мной необычайно хитрый и беспощадный руководитель страны, обескровленной страданием и тиранией, но в то же время человек, готовый на все ради интересов своей родины.
Сталина обуревала жажда власти. Жизнь, наполненная подпольной политической деятельностью, а потом интригами и заговорами, научила его прятать свое подлинное лицо и душу, отбросить иллюзии, жалость, искренность, видеть в каждом человеке препятствие или угрозу, он сочетал в своем характере расчетливость, недоверие и настойчивость. Революция, работа в партии и на государственной службе, а также война дали ему возможности и средства подчинять себе или ликвидировать мешающих ему людей. Он добился всего, что [72] имел, используя все уловки марксистской доктрины и рычаги давления тоталитарного режима, выказывая сверхчеловеческую дерзость и коварство.
С тех пор, стоя один перед лицом России, Сталин видел ее загадочной, более сильной и более вечной, чем ее рисовали все теории и политические доктрины. По-своему он любил ее. Она же приняла его как царя и подчинилась большевизму, используя его как средство борьбы с агрессором в войне, которой прежде не было равных. Собрать воедино славянские народы, раздавить германскую агрессию, подчинить своему влиянию Азию, выйти к морским просторам — вот каковы были мечты русской нации, ставшие целью деспота, вставшего во главе государства. Для их достижения необходимы были два условия: сделать страну мощной, современной, а значит, индустриальной державой и, когда наступит время, вовлечь ее в мировую войну. Первое условие было выполнено ценой неслыханных человеческих жертв, лишений и страданий. Сталин, когда я его увидел, завершал выполнение второго условия, стоя посреди могил и развалин. На его счастье, он имел дело с народом до такой степени живучим и терпеливым, что даже страшное порабощение не парализовало до конца его способности и волю. Он располагал землями, настолько богатыми природными ресурсами, что самый разнузданный грабеж не смог их истощить. Он имел союзников, без которых не смог бы победить своего противника, но и они без него не имели на это шансов.
В течение приблизительно пятнадцати часов, что длились в общей сложности мои переговоры со Сталиным, я понял суть его своеобразной политики, крупномасштабной и скрытной одновременно. Коммунист, одетый в маршальский мундир, диктатор, укрывшийся как щитом своим коварством, завоеватель