В вознаграждение мы отправляемся на поиски трофеев в городок Лабиау. Повод: расширить наше знакомство со страной и углубить наши знания по архитектуре. Цель: принять участие в дележе трофеев в только что занятом городе.
Лабиау — очаровательный городок. Здесь нет ни пустырей, ни грязи, ни лачуг, ни хижин, что можно встретить во всех других европейских городах. Ничто не отличает рабочие кварталы от остальной части города. Повсюду разбросаны когда-то кокетливые коттеджи, оборудованные по последнему слову науки о домашнем хозяйстве. Вернее, были разбросаны. Теперь все здесь разбито, замарано, растоптано и уничтожено войной. И один вопрос все время преследует нас:
«Как же могло случиться, что, имея такой достаток и живя в таком комфорте, немецкий рабочий мог стать ярым поборником войны?..»
Всюду под слоем грязи и копоти проглядывали зажиточность и даже богатство. Казалось, будто ужасное стихийное бедствие застигло страну в период наивысшего процветания. Мы ходим из дома в дом, все более удивляясь этому первому открытому нами немецкому городу. И вдруг, когда наше изумление еще не прошло, мы натыкаемся на группу пленных французов. Сразу же завязывается оживленнейший разговор. Многие из них слышали о французских летчиках, сражающихся бок о бок с русскими. Кое-кто сообщает нам интересные сведения:
— 29 октября в одной польской семье я встретил летчика, который спасся, выпрыгнув с парашютом…
— Может быть, это Казанев!..
— Я, — перебивает другой, — видел, как советский истребитель с нашей трехцветной эмблемой на носу потерял крыло и упал во время обстрела железной дороги Жиллен — Инстербург…
— Это, может быть, Вердье…
— Или Керне…
Мы буквально забрасываем их вопросами. Через два дня приносим им еду и сигареты и узнаем, что их всех собирают в один лагерь в Инстербурге, над которым развевается французский флаг.
Позднее встречи с пленными французами учащаются. Наиболее тягостными были те минуты, когда мы оказывались рядом с ребятами из Эльзаса и Лотарингии, которых силой заставили служить в немецкой армии. Они носили ненавистную немецкую форму, но объяснялись на нашем родном языке. Пленные умоляли нас не бросать их на произвол судьбы, спасти их. Что могли мы для них сделать? Что могли мы им сказать? Только одно: посольство в Москве занимается этим вопросом. И мы уходили, заставляя себя не думать об этой ужасной картине войны, одной из многих, о которых не хотелось думать.
Наш знаменитый переводчик Эйхенбаум возвращается с передовой, где он некоторое время находился в танковых частях, и рассказывает:
— Мой командир, я участвовал в рейде на Кенигсберг в составе соединения тяжелых танков. Трудно себе представить жестокость боя. Нам пришлось давить своими гусеницами батареи, которые стреляли по нас. Чугун, бетон и человеческие тела — ничто не могло устоять перед русским тяжелым танком. Снабжение осуществлялось с самолетов. И все это происходило в условиях адского холода и на земле, по которой нельзя было сделать лишнего шага, чтобы не наскочить на мины.
— Вы молодец! Вас я представляю к Военному кресту, а де Жоффра — к Военной медали…
Это была награда за взорванный мною ангар. Теперь южное побережье Балтийского моря не имело от нас никаких секретов. С большим удовольствием мы пролетаем над пустынными пляжами, протянувшимися на много километров. Мы заигрываем с чайками и не перестаем любоваться морем, накатывающим на берег волны белоснежной пены, таким зеленым, таким человечным, таким чистым после океана огня, металла и ужаса, который мы видели на земле.
В первые дни февраля, чтобы не утратить хороших манер, на нашей ферме устраивается прием. У нас в гостях летчики 18-го гвардейского полка, в их числе знаменитый Пинчук.
Повара БАО ухитряются приготовить вполне приличный ужин. Один майор, высокий и стройный блондин с голубыми глазами, пел и играл на пианино почти всю ночь. Он был очень популярен среди нас, но в тот вечер его успех превратился в триумф.
Утром, возвратясь с задания, я сообщил старшему инженеру полка Агавельяну:
— Истребитель очень сильно вибрирует…
Агавельян сразу же достает из своего кармана небольшой блокнот. Он на минуту задумывается и затем говорит:
— Ничего, товарищ де Жоффр. Я сменю мотор на вашем самолете за одну ночь.
Мне показалось, что он шутит. Но, придя на аэродром утром, я увидел моего славного Лохина, который уже заканчивал крепление капота мотора. Рядом с истребителем на порыжевшем от масла снегу лежали части старого мотора. Меньше чем за одну ночь, при сильном ветре, не имея возможности работать в перчатках, три русских механика произвели замену мотора в 1200 лошадиных сил.
Я хотел бы достигнуть величия этих людей. Особенно теперь, когда мы еще больше приблизились к фронту.
5 февраля покидаем наш аэродром, получив задание блокировать Кенигсберг с воздуха. 3-я эскадрилья должна затем совершить посадку в Повундене, в двадцати километрах к северу от столицы Пруссии. 1-я и 2-я эскадрильи получили боевое задание штурмовать первоклассную авиационную базу в Хайлигенбайле.
Налет прошел удачно, несмотря на то, что зенитная артиллерия врага действовала чрезвычайно активно и удивительно точно.
Я спрашиваю Соважа и Марши:
— Кажется, вы едва спасли свою шкуру?
— Помолчи, барон, — ворчит Соваж. — Я могу суверенностью сказать, что подобной атаки на бреющем полете мне никогда не приходилось совершать. Кстати, мы нашли время помочь приземлиться одному «фокке-вульфу», который шел на посадку, и еще одному самолету, кружившемуся над аэродромом. Но зенитная артиллерия разошлась не на шутку.
Внезапно он словно спохватывается, и его лицо застывает:
— Ты знаешь, что несколько минут назад сбили Пенверна?..
Я мчусь на командный пункт. Андре, возбужденный, с бледным лицом, изборожденным морщинами, заканчивает свой доклад:
— Все очень просто, мой командир. Вместе с Пенверном мы были атакованы двенадцатью «фокке- вульфами». Мы сделали все, что от нас зависело… Но Пенверн не смог вовремя уйти. Его сбили.
Дорогой Пенверн! Мы отомстили за тебя уже через несколько дней. Матрас, Лорийон и я в районе Вилюйки сбили одного «фокке-вульфа». Однако наблюдая за тем, как падала объятая пламенем вражеская машина, я меньше других испытывал радость от этой победы. Ведь эта смерть не могла возвратить нам твою жизнь.
Спустя одиннадцать дней новое горе потрясло нас, но я был подавлен им больше, чем кто-либо. Участвуя в бою вместе с Соважем, Угловым и Шаллем, мой лучший друг Ирибарн слишком дал волю своей запальчивости и своему темпераменту. В 5 километрах от Бладио, к югу от Кенигсберга, его зажали два «фокке-вульфа». И пока Ирибарн брал на прицел одного из них, другой длинной очередью из пулемета разворотил брюхо его истребителя. Ирибарн был убит наповал в самый разгар боя. Смерть Ирибарна очень потрясла меня, и нет слов, чтобы выразить всю скорбь, которую я испытывал, находясь один в своем самолете. Я не мог не думать об этом падении в штопоре, которым мой брат по оружию закончил свою жизнь, честную и благородную.
В тот же день майор Дельфино пережил трудные минуты, которые невозможно забыть.
Днём он возглавил группу «яков» в составе Гидо, Мартэна, Версини, Перрэна и Монжа. К западу от Эйлау «яки» приблизились к месту ожесточенного боя между истребителями одного советского полка и «мессершмиттами».
В момент появления нашей группы в районе боя четыре «мессершмитта» отрываются от своих и атакуют Дельфино. Он предупреждает ведомых и начинает боевой разворот.
Буквально за две — три секунды ему удается пристроиться в хвост одному «мессеру». Он его подбивает, а Гидо приканчивает. Мартэн и Перрэн также сбивают своих противников. Монж исчезает с поля боя. Он возвращается к нам только через две недели.
